О роли и состоянии юридического образования и конституционно-правовой науки в условиях авторитарного правления #

Конституция — правовая культура-политика #

Елена Лукьянова, доктор юридических наук, профессор Свободного университета

Что произошло с юридической наукой и с юридической школой в России за последние 30 лет¹. Мы, российские юристы, окончившие юридические вузы в последней четверти XX века, оказались уникальным поколением специалистов, прожившим за одну неполную человеческую жизнь три совершенно разные конституции и работавшим в условиях невероятной политической турбулентности, когда ломались и перекраивались правовые системы. От тоталитарной сталинской конституции — к перестройке и демократизации государства, затем к возврату авторитаризма, диктатуры и войны, которую российская власть развязала в результате полного отказа от верховенства права и соблюдения своих международно-правовых обязательств. Мы также пережили невероятную для одного поколения трансформацию правовой науки. Как у Толкина — путешествие туда и обратно: от полностью изолированной от мира и замкнутой в самой себе советской юридической недонауки — к освоению всех достижений современной юридической мысли и обратно — к свертыванию научного пространства, псевдонаучной демагогии и политической имитации.

Часть ученых прошли этот путь достойно. Они полностью переучились и создали современные научные школы. Те, кому это удалось, стали совсем другими юристами и учеными-правоведами. Но далеко не всем хватило сил и упорства переучиться. 30 лет — это всё же не очень много. Значительная часть ученых осталась такой, какой она была на излете СССР, с устаревшими представлениями о государстве, произвольно диктующем любые выгодные для власти правила, и о праве как выражении воли правящего класса. Мы просто не успели переучить и перенастроить все юридическое сообщество.

Соответственно, нормальные юридические школы в условиях возврата авторитаризма стали невыгодны и опасны для политических элит. Их начали разрушать и к сегодняшнему дню организационно уничтожили практически полностью. Место этих школ и ученых постепенно занимали те самые непереучившиеся, с советским подходом, которым и слово «диктатура», и соответствующий ему политический режим были понятны и близки.

Именно поэтому в 2014 году, комментируя высказывания Президента России Владимира Путина по поводу аннексии Крыма, сорок четвёртый Президент США Барак Обама сказал: «У Президента Путина, вероятно, другой набор юристов. Может быть, у него другой набор интерпретаций»². Канцлер ФРГ Ангела Меркель высказалась тогда ещё жестче. Выступая перед членами Бундестага, она сказала: «Россия во время кризиса на Украине действовала по закону джунглей, актуальному для XIX–XX веков»³. Обама и Меркель были правы. Для грубого попрания всех международно-правовых приличий Президенту Путину нужны были другие юристы, и они у него, к несчастью, были. Эти же юристы (мы знаем их по именам) были у Путина, когда он в 2020 году ломал конституционную конструкцию и продлевал свое правление. Эти же юристы, вопреки действующему российскому законодательству, охотно оправдывали законность полномасштабного вторжения России в Украину, захват и присоединение чужих территорий, военные преступления и неответственность за них российской власти. Потому что у них действительно совершенно иной, советский набор интерпретаций большинства общепринятых международно-правовых понятий, смыслов и ценностей.

То, что сейчас преподается в российских юридических вузах, не преподается больше нигде в Европе. Да и как можно преподавать демократические институты, права человека, конституционализм и парламентаризм в условиях авторитарной концентрации власти? Состояние юридической науки и юридического образования всегда и безусловно является маркером политического режима. Поэтому видение правовых процессов действующей юридической школой в России полностью соответствует тому, к чему пришла страна к 2020 году. В демократических режимах школа основывается на принципах конституционного ограничения государства и верховенства права. В недемократических системах принцип верховенства права подменяется принципом верховенства закона, независимо от того, являются законы правовыми или нет. Это не rule of law, это rule by the rules. Многие российские юристы остались социалистическими легистами.

Легизм⁴ не предполагает верховенства права. Все введенные государством правила оцениваются легистами с точки зрения политической целесообразности, а не с точки зрения принципов верховенства права. Легизм крайне удобен авторитарным режимам. Как мы помним, законодательство третьего Рейха долгое время принималось как должное и не оценивалось критически. Лишь после войны немецкий юрист Густав Радбрух описал его как неправовое и не подлежащее исполнению.

Факторы, способствующие бедственному состоянию юридической науки и школы #

Кроме недостатка образования и перманентной авторитаризации законодательства, которую президент Путин начал с самых первых месяцев своего прихода к власти (дефедерализация, внеконституционное перераспределение полномочий в пользу президентской и исполнительной власти, трансформация избирательного законодательства с целью формирования зависимого парламента, ограничение свободы деятельности СМИ, создание системы зависимого правосудия, политического уголовного преследования, дискриминация граждан в зависимости от их политических взглядов и др.)⁵ существуют и другие причины бедственного состояния юридической науки. Они вытекают из переходного состояния государства, в котором после крушения социалистической системы оказалась не только Россия, но и другие постсоциалистические страны.

Фальсификация науки. Коррупция. По наследству от СССР новой России досталось значительное число профессоров, квалификация которых соответствовала общему низкому уровню советской юридической науки, далекому от международных научных стандартов. Именно эти люди, имеющие профессорские аттестаты, но являющиеся весьма посредственными учеными, руководили вузами и кафедрами и занимали почетные места в системе аттестации научно-педагогических кадров. И именно они в условиях переходной рыночной экономики создали коррупционную систему подготовки и одобрения псевдонаучных диссертаций, зачастую являющихся ворованным копипастом работ настоящих ученых. Основной лженаучный удар пришелся на экономическую, юридическую и историческую науки. В отличие от точных и естественных наук там было проще подтасовать данные.

Настоящая наука начала сопротивляться. Было создано сообщество «Диссернет» для выявления и анализа лжеученых работ и обнародования имен их авторов. Но коррупционная система сопротивлялась тоже. В итоге организаторы «Диссернета» были объявлены в России экстремистами и иностранными агентами и подвергнуты уголовному преследованию⁶. К сожалению, количество лжеученых и сворованных диссертаций в России не снижается, поощряя мафию, паразитирующую на науке, к дальнейшим действиям по охране созданной ею коррупционной системы.

Еще одной причиной слабости российской юридической науки является ее языковая замкнутость. Советский Союз специально не создавал широкой системы изучения иностранных языков. Он считал это для себя опасным, поскольку проникновение в страну знаний, отличных от официальной идеологии, могло привести к сомнениям в ее истинности. Знание языков стало привилегией особо доверенной и проверенной элиты. Поэтому огромное количество российских ученых никогда ничего не читали, кроме как на русском языке. Таким образом, долгое время сохранялась закрытость советской науки и ее изоляция от науки мировой. Даже в библиотеках не ко всем иностранным материалам был свободный доступ. В итоге ряд советских исследований сводился, например, к уточнению какого-либо юридического определения путем переноса в нем знаков препинания или добавления одного слова. Все цитировали и перецитировали друг друга, изредка обращаясь к одиноким цитатам из западных научных работ, порой лишь для обозначения их антисоветской и буржуазной порочности. И хотя за прошедшие 30 лет на русский язык было переведено огромное количество классических юридических книг, но их прочтение и осмысление требовали времени и усилий. А если вдруг в результате такого осмысления окажется, что все твои многолетние «труды» устарели, недобросовестны или неверны? Может быть, тогда лучше сделать вид, что никаких опровергающих их исследований просто не существует? И тогда можно продолжать настаивать на своей пещерной позиции. Профессорский диплом позволяет не принимать иное знание под предлогом его «ненаучности». Называется такой подход чванством, ленью и нежеланием учиться. Этакий русский мир, который не признает объективную истину просто потому, что плохо образован и отвергает любую иную точку зрения.

Справедливости ради следует сказать, что новое поколение юристов не страдает проблемой языковой замкнутости и не ограничивается в своем научном поиске трудами исключительно российских коллег. Но значительное число людей, имеющих ученые степени, полученные коррупционным путем, в сочетании со специфической авторитарной кадровой политикой вузов препятствует развитию нормальной юридической науки.

Ситуация с развитием науки осложняется еще и отсутствием междисциплинарного подхода. Позитивистский взгляд на право отрицает возможность исследования проблем правового регулирования за пределами изучения текстов законов. Как и откуда взялись эти законы, каким парламентом и в каких процедурах они принимались, каковы их правовая сущность и иные параметры? Эти и другие вопросы не всегда являются чисто правовыми. Ответы на них дают смежные науки. И эти ответы зачастую ставят под сомнение легитимность выборов, представительный характер парламентов и правовой характер законов. Поэтому максимально сужается исследовательская оптика и исследование ограничивается анализом слов и знаков препинания в юридических текстах. Но, как известно, искусственное ограничение академической свободы не приводит к получению достоверных научных результатов, а сам научный процесс превращается в имитацию такового.

Фальсификация юридического образования. К середине 90-х годов прошлого века юридическое образование в постсоветской России стало одним из самых дефицитных и модных. Появление частной собственности, развитие имущественных отношений и гражданского законодательства потребовали подготовки огромного числа новых специалистов, которых не было в СССР. Специальность стала престижной и хорошо оплачиваемой. Существующие юридические школы не справлялись с потоком желающих. Высокий спрос привел к тому, что юридические факультеты начали открываться в самых разных непрофильных вузах — в стоматологических, авиационных, торговых, горных и пр. Все эти факультеты были платными и, как правило, очень невысокого качества. Только лет через десять юридическое сообщество заволновалось и создало комиссию для проверки и аттестации подобных факультетов. Но целое десятилетие они выдавали дипломы о юридическом образовании, выпуская некачественную «продукцию» в виде людей, получивших доступ к юридической профессии.

Еще одна проблема — юридические факультеты региональных университетов. В них очень часто не хватает квалифицированных академических преподавателей. Поэтому туда после своей основной работы приходят преподавать адвокаты, прокуроры и юрисконсульты. Руководство больше заботит не качество, а наличие перечня предметов, необходимых для аттестации.

Особая беда российского юридического образования — создание специальных учебных заведений для бюрократии. Это сеть ведомственных вузов силовых и правоохранительных структур, которые начали расти как грибы после дождя с приходом к власти Владимира Путина. Академия ФСБ, академия Прокуратуры, академия Министерства юстиции, академия федеральной службы исполнения наказаний — вот не самый полный перечень инкубаторов, в которых выращиваются весьма специфические юристы, имеющие весьма поверхностное представление о конституционном принципе приоритета прав человека, но зато хорошо изучившие правила оперативно-розыскной деятельности. Отчасти это такие специальные места для детей силовиков и для сотрудников, в которых правила отбора и оценки знаний существенно ниже, нежели в обычных юридических вузах. Заочные отделения таких вузов — это вообще профанация образования, массовая продажа юридических дипломов с нулевым качеством.

В результате выпускники разных юридических вузов даже в российских судах зачастую не понимают друг друга — у них принципиально разная подготовка. Кстати, в российскую прокуратуру практически невозможно попасть из Московского университета. Специалисты высокого уровня там не нужны — слишком много знают о правах человека. Так что Барак Обама был прав — в России действительно совершенно иной набор юристов, которые говорят на другом языке, нежели юристы других стран. Сейчас совершенно ясно, что при изменении политического режима все эти ведомственные вузы должны быть ликвидированы, а их выпускники подвергнуты переаттестации на пригодность к профессии.

О роли и значении конституционно-правовой науки #

Сразу надо сказать, что роль и значение конституционно-правовой науки в постсоветской России были сильно недооценены. Страна, резко вступившая в рыночную экономику после десятилетий государственного планового хозяйства без частной собственности, бросилась восстанавливать свои знания в области частного права, оставив публичное право «на потом». Terra incognita цивилистики. И только спустя пару десятилетий, когда начала рушиться вся правовая система, пришло время серьезного осмысления роли и значения ее ядра — конституционного права. Именно тогда ко мне пришли представители разных юридических профессий, озабоченные тем, что у них в отраслях «ничего не работает», и мы начали проводить междисциплинарные семинары, выясняя, какие из конституционных принципов и ценностей были подвержены деформации и как это нужно поправлять. Но мы не успели. Начиная с аннексии Крыма, накопление энтропии авторитаризма пошло опережающими шагами, сужая пространство научной дискуссии посредством создания политических условий для появления академической цензуры. Все это закончилось конституционным переворотом 2020 года, отменившим сменяемость власти в России и завершившим процесс концентрации властных полномочий в руках одного лица. В итоге все закончилось развязыванием преступной войны, которая по модели, заложенной в российской Конституции, была невозможной. Часть российских ученых назвала все происходящее своими именами, открыто и внятно дав ему правовую оценку. За этим последовало кадровое уничтожение научных школ. И это лишь подтверждает гипотезу о том, что состояние науки и юридического образования всегда и безусловно является маркером политического режима.

Все тридцать постсоветских лет меня лично очень тревожила крайне слабая роль конституционно-правовой науки во всех сложнейших политико-правовых процессах, происходивших в стране в это время. Она оказалась крайне незначительной и ненастойчивой. Особенно с начала нового тысячелетия, с прихода к власти Владимира Путина. Да, конечно, мы много писали об углубляющейся пропасти между Конституцией и правовой действительностью. Но для серьезной науки задача состоит отнюдь не только в фиксации разницы между должным и сущим, а в поиске причин и путей ее преодоления. «В науке правильно сформулировать задачу часто значит найти ключ к ее решению» — это слова великого британского физика Стивена Хокинга⁷. И если задуматься, то выяснится, что мы сами пока не до конца постигли должное, а поэтому и сущее таково — оно прямо вытекает из недоосмысленного должного. Можно ли в таких условиях формировать правосознание элит, что тоже является задачей настоящей науки? Вряд ли.

Что имеется в виду? Стремительные и масштабные постсоветские конституционно-правовые процессы все время подталкивали нас не столько к смысловой, сколько к описательной науке. Мы (большинство из нас) с энтузиазмом анализировали постоянно меняющиеся нормы, констатировали и исследовали новые правовые обычаи и деловые обыкновения. И в этой вынужденной гонке за сущим упустили должное, подзабыли о главном — о значении внутренней логики и о иерархии конституции в жизни любого государства, права и общества. О единстве системы, где любое искажение одного параметра имеет взаимосвязанные причины и последствия. Ведь чтобы поставить диагноз явлению, необходимо, в первую очередь, определить точку системного сбоя. И, определив эту точку, ученый как врач обязан донести до пациента (в данном случае — до политических элит и до общества) причины заболевания и способы его лечения, зачастую настаивая на смене образа жизни и отказе от вредных привычек.

Используя подобный образ, я имела в виду состояние российской конституционно-правовой культуры и наше участие в ее последовательном формировании, возможном только лишь на основе глубинной смысловой конституционной теории. Не на той, которая лежит на поверхности, а на той, которая постигается только очень сильно вооруженным глазом с учетом всех современных мировых исследований. Как в перефокусирующемся микроскопе, когда слой за слоем меняется изображение, открывая всё новые детали и подробности.

То есть налицо наша общая вина в том, что у нас до сих пор не создана система механизмов непререкаемости конституционных целей, задач и принципов, основанных на верховенстве права, и современной теории основных прав и свобод человека, имманентности их ограничения, значения разумных адекватных процедур в обеспечении.

Надо сказать, что подход к осмыслению этой проблемы заложен довольно давно в установочной статье судьи Конституционного суда России Г.А. Жилина под названием «Соотношение права и закона»⁸. В этой работе Жилин ставит очень важный вопрос — вопрос о существе российской конституционной модели. Он утверждает (и, по-моему, он совершенно прав), что Конституция не отождествляет право и закон, что в ней заложено именно юридическое, а не легистское правопонимание. Более того, он утверждает, что легизм, отождествляющий право и закон и рассматривающий право как систему общеобязательных норм, охраняемых силой государственного принуждения безотносительно к их содержанию, на практике противостоит конституционному правопониманию. Я цитирую эту его позицию полностью, поскольку она крайне важна: «Я исхожу из различия права как объективного регулятора общественных отношений и закона как формы выражения права; законы не всегда адекватно выражают право, в связи с чем от правовых необходимо отличать неправовые законы, которые законодателем не должны приниматься, а судами — применяться.

Такая посылка непосредственно вытекает из положений действующей Конституции, провозглашающей Российскую Федерацию демократическим правовым государством, правовая система которого ориентирована на понимание права как общеобязательной формы равенства, свободы и справедливости, где критерием выступает сам человек, его права и свободы, которые должны определять смысл, содержание и применение законов, а также деятельность всех органов государственной власти, в том числе и суда.

Закрепленному в Основном Законе страны юридическому правопониманию противостоит легизм, отождествляющий право и закон и рассматривающий право как систему общеобязательных норм, охраняемых силой государственного принуждения, безотносительно к содержанию нормативных установлений.

При юридическом правопонимании также не подвергается сомнению, что право для выполнения регулятивных и охранительных функций опирается на авторитет и силу государства, воля которого, однако ограничивается, поскольку при принятии и применении законов государство, в лице его органов законодательной, исполнительной и судебной власти, обязано действовать не по субъективному усмотрению, а в соответствии с объективными требованиями права».

То есть посыл был дан. Но его мы не продолжили и не развили. А ведь именно здесь находится точка бифуркации. Если оставить эти важнейшие позиции без внимания, перешагнуть их, как не имеющих краеугольного значения, и не основывать на них деятельность публичной власти, начинается разрыв (можно вежливо назвать его отклонением) базовой конституционной теории с практикой ее реализации. Но как раз в этой области у нас самое малое количество исследований и дискуссий. А в результате — тотальный отход от конституционных ценностей в законодательстве и на практике.

Да, мы изучили и исследовали огромное количество норм и практик. А изучать в первую очередь надо было примерно такие темы:

• «Права и свободы человека как критерий определения смысла и содержания законов»;

• «Права и свободы человека как критерий конституционного правоприменения»;

• «Права и свободы человека как критерий конституционности деятельности органов государственной власти и местного самоуправления»;

• «Права и свободы человека как критерий оценки деятельности судов»;

• «Объективные требования права как критерий оценки содержания законов и пределов усмотрения законодательной, исполнительной и судебной власти».

Ну, или, как минимум, «Зависимость качества законотворчества от состояния избирательной системы» (список можно продолжить).

Отдельно надо сказать о необходимости расширения горизонтов наших исследований. В том числе о пересмотре подходов к сравнительно-правовым работам. Нужно было не только сравнивать практику разных стран для выявления позитивного опыта, применимого внутри России, но напрямую включаться в общеправовые международные дискуссии. В том числе в дискуссию о верховенстве права, начатую Венецианской комиссией за демократию через право⁹. Тогда было бы намного проще понимать контекст любых политических разногласий и ориентировать в нем национальные элиты.

Вот пример: в апреле 2015 года жители города Асбест Свердловской области, получившие квитанции за ЖКУ с новыми платежами и требованием заключить договор с региональным фондом — оператором, в массовом порядке отказываются это делать по тем правилам, которые установлены государством¹⁰. Что это? Правовой нигилизм, как привычно определяют подобные эксцессы в отечественной науке, или гражданское неповиновение? Теория гражданского неповиновения, порожденного неправомерными действиями государства, специфика ответственности за такое неповиновение подробно описаны и исследованы британскими и американскими учеными начиная с середины XIX века. И даже выведен термин «аморальные поступки правительства», и идет дискуссия об обязанности граждан таким поступкам сопротивляться. Основателем теории является известный американский писатель и общественный деятель Генри Торо, у которого много научных последователей. В итоге ученые уже давно вышли на уровень решения дилеммы об исполнении или неисполнении неправовых законов. Но для большинства российских ученых подход является абсолютно еретическим. Тем более, что они и слов-то таких не знают.

Полностью надо менять и междисциплинарный подход. Сегодня мы категорически не можем замыкаться не только в узких рамках одной отдельно взятой юридической специальности, но и отдельно взятой науки. Наши выводы будут неполными и недостоверными не только без учета наших коллег-теоретиков, но и без работ по другим смежным специальностям. Невозможно оценить эффективность конституционного регулирования без понимания того, как реализуются основные конституционные принципы в отраслевом правоприменении. А мы зачастую по чисто формальным основаниям шарахаемся от междисциплинарных исследований, не говоря уж об использовании достижений других, в том числе негуманитарных наук. Хотя эти науки (например, квантовая физика) упорно двигаются по пути естественно-гуманитарной конвергенции.

Приведу для примера защищенное уже два десятилетия назад исследование И. Н. Колкаревой «Проблемы теории правового закона и правовой законности», в котором автор предложил формулу оценки качества юридического закона, состоящую из четырех слагаемых:  

«К₀ = K₁ + К₂ + К₃ + К₄

где К₀ — общая оценка качества правового закона; K₁ — степень широты отражения в содержании закона общеправовых, межотраслевых и отраслевых принципов права; К₂ — степень полноты отражения в содержании закона гарантий правовой законности; К₃ — степень адекватности отражения в содержании закона правовой действительности; К₄ — степень закрепления прав, свобод, законных интересов и правовых обязанностей на основе оптимального сочетания правовых запретов и правовых дозволений, правовых поощрений и правовых наказаний, правовых стимулов и правовых ограничений»¹¹.

Это предложение теоретика. Но внедрение данной или подобной ей формулы в практику осуществляется посредством конституционно-правовых норм. То есть здесь была наша задача. Но мы не отследили, не обсудили и не развили предложение коллеги. Другой пример — исследование профессора Д. Ю. Шапсугова о правовом законе как условии обеспечения оптимального единства государственной власти, предлагавшее 20 лет назад решение тех самых вопросов, которые мы ставим перед собой сегодня¹².

Еще сто лет назад профессор Богдан Александрович Кистяковский писал:

У нас при всех университетах созданы юридические факультеты; некоторые из них существуют более ста лет; есть у нас и полдесятка специальных юридических высших учебных заведений. Все это составит на всю Россию около полутораста юридических кафедр. Но ни один из представителей этих кафедр не дал не только книги, но даже правового этюда, который имел бы широкое общественное значение и повлиял бы на правосознание нашей интеллигенции. В нашей юридической литературе нельзя указать даже ни одной статейки, которая выдвинула бы впервые хотя бы такую, по существу не глубокую, но все-таки верную и боевую правовую идею, как иеринговская «Борьба за право». Где та книга, которая была бы способна пробудить при посредстве этих идей правосознание нашей интеллигенции? Где наш «Дух законов», наш «Общественный договор»?»¹³.

Прошло сто лет. Наверное, все же пришла пора нам со всем этим разобраться. И не только в своем собственном узком юридическом кругу за закрытыми дверями, а всем миром вместе. Мне нечаянно довелось вынести на широкое обсуждение чисто юридический материал, перепечатанный неюридической газетой¹⁴ из сугубо академического издания, и стало понятно, что таких материалов сегодня остро не хватает государству и обществу. Потому что правосознание интеллигенции, и в особенности интеллигенции научной, рано или поздно формирует правосознание политических элит. Отсюда вывод о том, что разрыв между конституционной теорией и практикой ее реализации порожден, в первую очередь, нашими собственными научными недоработками, нашим суженным взглядом на мир и право. Я лично предпочитаю сначала замечать бревно в своем собственном глазу, прежде чем искать соринку в чужом. И мне очень не хочется, чтобы по моей вине диагноз, поставленный русской интеллигенции профессором Кистяковским, о том, что она «никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности, что из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне»¹⁵, оказался хронической невылеченной в течение веков болезнью.

В итоге вместо юридических академиков вопрос о неправовых законах и об их исполнении открыто и безапелляционно поднял писатель Дмитрий Глуховский, когда его заочно судили в России за антивоенные посты в сети Instagram и в телеграм-канале. Вот выдержка из его письма, которое он направил в Басманный районный суд города Москвы 22 марта 2023 года:

«Для чего нужен закон?

Закон нужен для того, чтобы слабых оградить от посягательств со стороны сильных, а сильных оградить от соблазна посягнуть на слабого. Закон нужен для того, чтобы воздать преступнику за содеянное и чтобы предотвратить новые преступления. Для того, чтобы худшее в человеке выполоть, а лучшему позволить цвести.

Нет ничего важней и драгоценнее вашей жизни. Ваша жизнь принадлежит только вам и никому больше. Никто не вправе отнять ее у вас. Никто не вправе погубить тех, кого вы любите. И никто не имеет права приказать вам убить ни в нем не повинного человека.

Если примут закон, обязывающий меня убивать невиновных, мой долг — нарушить этот закон. Если примут закон, обязывающий меня покрывать убийства невиновных, я должен нарушить и этот закон. Если примут закон, запрещающий говорить правду о том, что другие убивают невинных, такой закон соблюдать не обязан никто.

…Есть законы, которые не должен соблюдать никто. И я не буду их соблюдать»¹⁶.

Я люблю свою профессию и свою науку. Ученый всегда в ответе за добросовестность исследования и сделанного на его основе прогноза перед учителями, коллегами, учениками. И перед страной, в конце концов. Да, конечно, отстаивать истину непросто во всех науках. В общественно-политических областях это тем более сложно, потому что твои выводы могут не только не соответствовать чаяниям государственного начальства, но вступать с ними в противоречие. Хотя от этого истина не перестает быть истиной, а правильно просчитанный прогноз все равно реализуется. Молчание ученого, видящего все риски происходящих процессов, равно как взятый им себе на вооружение принцип невмешательства, ставит крест на профессии. Знание — трудная ноша. Настоящий ученый не имеет права молчать. Тогда надо снимать судейскую мантию или погоны, класть на стол трудовую книжку, диплом доктора наук, удостоверение чиновника (что-то еще, быть может) и уходить. Потому что не оправдал предназначения.

Оптимистическое #

Несмотря на все описанные негативные явления, настоящие ученые-конституционалисты в России никуда не делись. Часть из них уехала из страны из-за угрозы преследования, часть осталась. Они не замолчали, но их голоса стали тише, потому что у них просто нет трибуны. Они не перестали бороться, думать и иметь свою четкую правовую позицию по отношению к происходящему. В том числе анализировать ошибки и оттачивать видение того, какой должна быть конституционно-правовая наука в России и какую роль она должна играть в мировосприятии элит.

Кроме того, я утверждаю, что за 30 постсоветских лет нам удалось подготовить поколение высококвалифицированных и современно мыслящих ученых и практиков в области юриспруденции. Их много, и они говорят на одном юридическом языке со своими зарубежными коллегами. Мы продолжаем их готовить вопреки авторитарной свертке академического пространства. В том числе на площадке Свободного университета. Рано или поздно Россия вернется в цивилизованное юридическое поле. Она вернется в Совет Европы и под юрисдикцию ЕСПЧ. Все подготовленные нами за эти годы кадры юристов займут соответствующие места в юридическом сообществе и сменят тех, кто по современным профессиональным меркам не квалифицирован и неконкурентоспособен.

Когда недостатки выявлены, их легче исправлять.

DOI: 10.55167/7ac2ac3f8c6e