Советское юридическое образование глазами изумленных граждан и зарубежных гостей #

Екатерина Мишина

Создание советского юридического образования, а вместе с ним советского права и советской юридической профессии, началось с разрушения. Отдельные представители большевистского руководства отмечали это с большевистской же прямотой. По словам российского наркома юстиции П. И. Стучки, «наш проект Декрета № 1 о суде встретил во Владимире Ильиче восторженного сторонника. Суть декрета заключалась в двух положениях: 1) разогнать старый суд и 2) отменить все старые законы»¹.

Именно Декретом о суде № 1 и был нанесен первый удар по судам и судьям. Декрет упразднил «доныне существующие общие судебные установления» и приостановил «деятельность мировых судей, ранее избираемых посредством непрямых выборов»². В своих решениях и приговорах судьям надлежало руководствоваться законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию³. Дореволюционные институты судебных следователей, прокурорского надзора, присяжной и частной адвокатуры упразднялись наравне с судами⁴. Здесь же появились первые критерии советской юридической профессии: «в роли же обвинителей и защитников, допускаемых и в стадии предварительного следствия, а по гражданским делам — поверенных, допускаются все не опороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами»⁵. Никаких формальных требований, включая требование наличия юридического образования и опыта практической деятельности, установлено не было, так что дорога в прокуроры и адвокаты для активистов нового режима была открыта. Декрет о суде № 1 не просто ударил по судам и судьям — он запретил всю дореволюционную правовую систему, и на протяжении 20 лет советский режим был не в состоянии сформулировать свою собственную концепцию права⁶.

Менее чем через месяц в № 38 газеты Временного Рабочего и Крестьянского правительства была опубликована Инструкция Народного комиссариата юстиции РСФСР⁷ «О революционном трибунале…», установившая, что «при Революционном Трибунале учреждается коллегия лиц, посвящающих себя правозаступничеству, как в форме общественного обвинения, так и общественной защиты»⁸. Названная коллегия согласно положениям пункта 7 (в) Инструкции формировалась «путем свободной записи всех лиц, желающих оказать помощь революционному правосудию и представивших рекомендации Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов». В соответствии с пунктом 7 (а) «в качестве обвинителей и защитников, имеющих право участия в деле, допускаются по выбору сторон все пользующиеся политическими правами граждане обоего пола». Появилось и первое формальное требование для потенциальных «правозаступников», стремящихся принять участие в отправлении «революционного правосудия»: быть лояльными новому режиму и иметь неопороченное богатством либо знатностью происхождение, ибо только такие лица могли обладать политическими правами в первые послереволюционные месяцы⁹.

Таким образом, уже в первые послереволюционные недели было положено начало депрофессионализации различных видов юридической профессии; личная преданность и политическая благонадежность с точки зрения властей были важнее квалификации. Изменилась и суть права, ставшего орудием диктатуры пролетариата. Концепция нового революционного пролетарского права активно развивалась наркомом юстиции РСФСР и первым советским Генеральным прокурором Д. И. Курским. По мнению Курского, право в условиях диктатуры пролетариата — это выражение интересов победившего класса и его вождей. Здесь нет места для «норм вроде Habeas Corpus», для признания и защиты прав и свобод индивида¹⁰. Новое революционное право, по Курскому, это «пролетарское коммунистическое право». Советская власть разрушила «все три основы института буржуазного права: государство, право и частную собственность… Старое государство заменили Советами; на смену права приходят волевые акты, изданные государством; частная собственность заменена собственностью пролетарского государства на все орудия производства¹¹. Оценивая дух советского права в первые постреволюционные годы, Гаролд Берман (Гарвардский университет, университет Эмори) отмечал, что это был одновременно дух нигилизма и дух апокалиптизма — безжалостного разрушения всего дореволюционного и величественного перехода к новому порядку равенства и свободы без права. Это был дух ЧК, предшественницы ОГПУ и НКВД, и дух анархизма в его буквальном значении¹².

Фраза П. И. Стучки, произнесенная им в 1918 г. при обращении к народным судьям, также провозглашала разрушение: «Революция права в первую очередь проявлялась в разрушении старого права… Нам сейчас нужны не столько юристы, сколько коммунисты»¹³. Эти слова ярко отражали потребности того времени и подходы к юридической науке и образованию, ведущие к демонтажу всей системы юридического образования, которая ассоциировалась у большевиков с царским государственным аппаратом¹⁴. К тому моменту решение об упразднении юридических факультетов уже обрело закрепление в акте Народного Комиссариата Просвещения¹⁵; соответствующие кафедры были отнесены к историко-филологическим факультетам университетов на период до организации факультетов общественных наук¹⁶. Примечательно, что разрушение юридического образования началось параллельно с увеличением числа университетов. 30 января 1919 г. Совнарком РСФСР издал декрет об открытии новых университетов, в соответствии с которым были основаны университеты в Нижнем Новгороде, Воронеже, Днепропетровске, Иркутске, Ереване, Тбилиси, Баку, а в 1920 г. — в Екатеринбурге, Ташкенте, Харькове¹⁷.

Декрет СНК РСФСР от 1 октября 1918 г.¹⁸ упразднил ученые степени доктора, магистра, а также звание адъюнкта и все связанные с этими степенями и званиями права и преимущества. Пункт 2 Декрета установил, что «разделение преподавательского состава высших учебных заведений на профессоров — заслуженных, ординарных, экстраординарных, адъюнкт-профессоров и доцентов отменяется. Все лица, самостоятельно ведущие преподавание в высших учебных заведениях, носят единое звание профессора»¹⁹. «Те профессора и преподаватели высших учебных заведений, существовавших до 25-го октября 1917 г., которые к 1-му октября 1918 г. закончат в общей сложности 10 лет своей преподавательской деятельности в том высшем учебном заведении, где состоят в звании профессора или преподавателя, или коим к упомянутому сроку исполнится 15 лет учено-учебной службы вообще, как штатной, так и внештатной в высших учебных заведениях, выбывают из состава профессоров или преподавателей соответственного учебного заведения с 1-го января 1919 г. и могут быть вновь избраны на освобожденную ими кафедру лишь по всероссийскому конкурсу»²⁰. В процессе конкурсного отбора значительная часть дореволюционного преподавательского состава была отстранена от работы, и преподавательский корпус был пополнен новыми, главным образом молодыми работниками. Данная политика по замене преподавательского персонала продолжалась в 1920 и 1921 гг.²¹

Весной 1919 г. вместо юридических и историко-филологических факультетов были созданы факультеты общественных наук (ФОНы) ²², в состав которых входило три отделения — юридико-политическое, экономическое и историческое. На юридико-политическом отделении должны были читаться следующие курсы: история права и государства, эволюция политической и юридической мысли, публичное право советской республики, рабочее право и социальная политика, социальное право, криминальная социология и политика, рабочее право и социальная политика, история международных отношений и международное право, социальная гигиена и санитария²³. Уже тогда «юридическое» и «политическое» стали неразрывными.

С 1918 по 1921 г. были ликвидированы практически все юридические учебные заведения. Заместитель народного комиссара просвещения М.Н. Покровский так мотивировал массовое закрытие юридических факультетов: «наука права» давала ту красивую оболочку, под которой пряталось порабощение сотен миллионов десятками тысяч. Эта роль, роль красивого покрывала на неказистой действительности, в последнее время была едва ли не главной ролью науки права. Само собой разумеется, что для социалистической России все подобные «науки» совершенно без надобности»²⁴. Подавляющее большинство юридических факультетов вузов выступало в роли мощной оппозиции большевистской власти, так что вполне ожидаемо прекратили свое существование такие дореволюционные привилегированные образовательные учреждения, как Училище правоведения, Александровский лицей, Николаевский лицей и др. Знаменитые Бестужевские курсы были присоединены к Петроградскому университету; известный Демидовский юридический лицей сменил организационно-правовую форму и был преобразован в Ярославский государственный университет²⁵. В 1921 году в Москве и Петрограде были созданы кузницы новых кадров — институты красной профессуры²⁶, а спустя пару лет на заседании правления Института красной профессуры было решено открыть и правовое отделение в дополнение к уже существовавшим философскому, экономическому и историческому отделениям. В это же время с началом периода НЭП, согласно Берману, меняется и дух советского правового регулирования. На смену анархистскому духу первых революционных лет приходит дух временного и нетерпеливого компромисса с «буржуазными» принципами частных прав и надлежащей правовой процедуры. Право рассматривалось как явление, весьма репрессивное по своей природе, и терпели его потому, что замедлилось продвижение социализма²⁷.

Декретом СНК РСФСР от 4 марта 1921 г. «О плане организации факультетов общественных наук российских университетов»²⁸ были созданы факультеты общественных наук, которые имели «своей задачей создание кадров научно-подготовленных практических работников социалистического строительства». В состав факультетов общественных наук российских университетов входили экономические, правовые и общественно-педагогические отделения. Постановлением СНК РСФСР от 28 апреля 1925 г. факультет общественных наук МГУ был преобразован в два факультета: этнологический и факультет советского права.

В составе факультета советского права было создано четыре отделения:

1. судебное отделение, готовящее судей, прокуроров, следователей, нотариусов, защитников, администрацию и инспекцию мест заключения, деятелей комиссии по делам несовершеннолетних, руководителей уголовного розыска;

2. хозяйственно-правовое отделение, готовящее юрисконсультов по правовым вопросам хозяйственных наркоматов, хозорганов, профсоюзных, кооперативных и др. специалистов;

3. государственно-административное отделение (в последующем — советского строительства), готовящее работников центральных и местных учреждений Народного комиссариата внутренних дел, Рабоче-крестьянской инспекции, Главного политического управления, организаторов-администраторов орготделов и оргчастей ЦИК, областных и окружных исполкомов;

4. международное отделение, готовящее работников НКИД, Наркомторга, работников иностранных отделов Наркоматов²⁹.

Основное внимание при подготовке специалистов на факультете советского права уделялось не теории, а практике, первоначальное настороженно-негативное отношение к теории сохранялось. Одновременно при факультете открылся кабинет по изучению ленинизма и истории Коммунистической партии большевиков. В нём была собрана политическая и просветительско-пропагандистская литература, проводились академические занятия и заседания партийных и комсомольских кружков³⁰. Таким образом, с момента создания факультет советского права был факультетом политическим.

В 1928 году НЭПовский компромисс был отвергнут, и началось время тотального планирования. На смену праву как инструменту доминируемого трудящимися классами государства должен был прийти план как манифестация желаний бесклассового общества. В период первой и второй пятилеток активно поговаривали об отмирании права при социализме, но этого не произошло³¹. Сохраняющееся отношение к праву как временному институту не могло не отразиться на образовательном уровне юристов. Показатели были прискорбны: так, в 1929 г. среди работников Наркомата Юстиции РСФСР высшее юридическое образование имели 5,8%³². Практика показала, что изменения последующих 10 лет дали некоторые, но все еще недостаточные результаты. Материалы переписи 1939 г. свидетельствовали, что из всех работников юстиции высшее юридическое образование имели 2,4 тысячи человек (11,6%), а среднее — 3,6 тысяч (48%). На 1000 судей и прокуроров приходилось только 117 человек с высшим образованием — это был один из самых низких показателей из всех категорий служащих³³. Таким образом, преподавание права в 1920 гг. имело ограниченный характер, основывалось на большевистской идеологии, было сильно политизировано, при этом надлежащая методология преподавания права отсутствовала³⁴. В 1927 г. великий юрист Иван Перетерский³⁵, преподававший право до и после революции, отмечал, что доступные методы преподавания советского права были недостаточны, в то время как надлежащее преподавание советского права имело величайшую важность.

Позже, однако, курс был изменен. Печально известный Андрей Вышинский с 1930 года писал о важности права как средства защиты того, что он считал новым социалистическим государством³⁶. Уильям Померанц цитирует заявление Вышинского о том, что право не только не исчезнет, но и послужит основой социализма³⁷. В начале 1930-х годов идея о том, что право, семья и государство неизбежно отомрут, исчезла из внутриполитической повестки дня. Наряду с «социалистической государственностью» и семьёй, «социалистическая законность» стала частью «новой Святой Троицы партийной идеологии»³⁸. Изменение отношения к праву стимулировало потребность в хорошо образованных юристах³⁹. Это была непростая задача. В течение почти двух десятилетий советские политики воспринимали низкий образовательный уровень своих юристов как должное и почти ничего не предпринимали, чтобы это изменить⁴⁰.

Низкий образовательный уровень работников юстиции объяснялся тем, что для вооружения их необходимыми юридическими знаниями требовалось время, к тому же в первую очередь тогда решалась задача отстоять государство диктатуры пролетариата. Поэтому в отношении работников юстиции главными критериями были не квалификационные качества, а социально-идеологические признаки⁴¹. Как подчеркивалось в феврале 1932 г. на 6-ом совещании руководящих работников органов юстиции, «система правового образования должна и впредь ориентировать работу своих звеньев на подготовку «воинствующих юристов», которые способны «беззаветно бороться за генеральную линию партии»⁴². В начале 1930-х все более очевидно становилось, что речь об «отмирании права» более уже не идет, советское государство осознало его нужность. И если в период классовой борьбы и диктатуры пролетариата требовались не юристы, а коммунисты, а право являлось выражением интересов победившего класса и его вождей, в середине 1930-х ветер изменился.

В 1930-е годы возрастание роли государства требует теоретического обоснования; соответственно, возникает острая потребность в формировании новой советской теории права. 16 июля 1938 г. состоялось первое Всесоюзное совещание по вопросам науки советского права и государства, где остро критиковалась деятельность юридических научных учреждений во второй половине 20-х — начале 30-х гг. В выступлении директора Института права АН СССР и одновременно Генерального прокурора А. Я. Вышинского отмечалось, что «проповедь вредительских „теорий“ отмирания права и государства, „выветривания“ права, советского права, как „права без справедливости“, как буржуазного права, весь этот бред не мог не ударить самым чувствительным образом и по практической работе органов юстиции в целом»⁴³. На этом же Совещании было заявлено о существовании социалистического права и одобрено общее определение права, до той поры отсутствовавшее в советской юридической теории: «Право — совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу»⁴⁴.

В 1930-е годы первые представители «капиталистических стран» получили возможность своими глазами взглянуть на систему советского юридического образования. Вскоре после того, как СССР и США установили дипломатические отношения в 1933 г., в Москву приехал только что закончивший школу права Гарвардского университета Джон Хазард, первый американец, изучавший в СССР советское право сначала в Московском Юридическом Институте, а затем в Институте Государства и Права.

Дж. Хазард отмечал, что любой американский юрист, воспринимающий школы права⁴⁵ как частные институции, будет весьма удивлен полностью централизованной системой, лежащей в основе советского юридического образования⁴⁶. Он подчёркивал, что в основе юридического образования лежит государственный контроль: ни один советский юрист не воспринимал юридическое образование за пределами государственного контроля. Контроль был персонифицирован двумя органами — Народным Комиссариатом Юстиции СССР и Всесоюзным комитетом по делам высшей школы при СНК СССР⁴⁷. У деканов американских школ права сложилось бы впечатление, что их функции излишне регламентированы, и какая-либо возможность применять личную инициативу отсутствует. Советские деканы не обладали той широтой свободы выбора курсов для программы и определения методов преподавания, которой были наделены американские деканы и профессора школ права. Проблема заключалась также в том, что, как отмечал Хазард, людей с хорошим образованием и подготовкой в советских юридических кругах было крайне мало. Многие представители юридической профессии приобретали опыт, работая на практике, и годами искали возможность улучшить свои познания.

В целях практического ознакомления с правоприменением в зданиях институтов проходили реальные судебные заседания. Ежегодно в течение не менее двух дней занятия приостанавливались на время слушаний в соответствующем городском либо районном суде. Критериями отбора дел были политическая важность и значение правовых проблем, рассматриваемых в деле⁴⁸. После оглашения приговора судья либо следователь нередко приходил в институт и обсуждал процесс со студентами. Наиболее уникальной чертой советского юридического образования, по мнению Хазарда, являлась связь с практикой, использовавшаяся для подготовки студентов к решению задач, которые неизбежно встанут перед ними после завершения обучения. Еще одна примечательная черта — студенты могли не только спорить с профессорами, но и указывать на огрехи в преподавании (недостаточная подготовленность профессора к занятию, неупоминание важных практических примеров, нарушение принципов марксизма). Об этом гораздо позже писал и профессор университета Джорджа Вашингтона Дэвид Лемперт, отмечавший, что в отличие от стереотипов раннего советского периода, в 1930-х годах взаимоотношения преподавателей и студентов в классе стали менее формальными, и уровень контакта между преподавателями и студентами был довольно высоким. Он также ссылается на Дж. Хазарда, утверждавшего, что тогда студенты могли позволить себе и критиковать методы преподавания, и предлагать новые⁴⁹. Но не слишком формализованный и высококонтактный способ взаимодействия студентов и преподавателей, тем не менее, не означал, что советские студенты 1930-х годов могли уклоняться от всепроникающего государственного контроля. Хазард отмечает, что студенты, которым государство платило и обучало их, по завершении обучения подлежали государственному распределению. С точки зрения американцев, эта процедура абсолютно нетипична для американских школ права, хотя с ней неплохо знакомы в Аннаполисе и Вест-Пойнте⁵⁰. Завершая сравнение советской системы юридического образования с американской, Хазард в качестве наибольшего различия выделяет всеобщее влияние марксизма, присутствующего в каждом аспекте преподавания права. Марксизм преподавался в формате исторических и теоретических курсов, практически игнорируемых американскими школами права. Работники советского образования считали эти сферы столь важными, что начинающие студенты допускались к изучению основных правовых дисциплин только после изучения основ марксизма⁵¹. В методологии Хазард также отмечает отличия, в первую очередь более насыщенное расписание по сравнению с американскими школами права. Особый акцент делается на практической стороне и реальной деятельности судебных и иных органов; на это отводится весьма значительное время на третьем и четвертом году обучения. В конце обучения советским студентам предстояли устные экзамены, столь значительно отличающиеся от проблемных кейсов в американских письменных тестах. Но наиболее непривычным нововведением, по мнению Хазарда, является то, что советских студентов готовят под конкретные должности, на которые их определяют как возможных кандидатов вскоре после поступления⁵² — в отличие от американских студентов, которые должны готовить себя к возможностям, природу которых они не в состоянии предсказать. По мнению Хазарда, студенты перегружены, и огромный объем учебных часов лишает студентов возможности уделять всем предметам равное внимание. Экзамены, с его точки зрения, повысили бы аналитический уровень, если бы применялся американский тип вопросов, содержащий набор фактических обстоятельств для анализа. «Американцы установили, что прямые вопросы, требующие только повторения лекционных материалов и учебников, зарекомендовали себя менее ценными, нежели вопросы, требующие мотивировки и аргументации»⁵³.

Представители следующего поколения советологов (Дональд Барри, Гарольд Берман, Джордж Гинзбургс, Питер Маггс, Уильям Батлер, Роберт Шарлет и др.), наставником которых был Джон Хазард, также уделяли внимание особенностям советского юридического образования и специфике советской юридической профессии. Вот впечатления некоторых авторов, сформированные и опубликованные в 1950 гг., 1960 гг. и более позднее советское время.

Даррелл Хаммер (Колумбийский университет) в своей опубликованной в 1957 году статье пишет⁵⁴, что право с неизбежностью оказывается под воздействием генеральной линии партии, и это незамедлительно отражается на советском юридическом образовании. Кампания по десталинизации привела к пересмотру ряда ключевых принципов советского мышления, и новый акцент на «социалистической законности», характеризующийся снижением мощи политической полиции и усилением контрольных и надзорных органов, в частности прокуратуры, по мнению Хаммера, может стать предвестником грядущих перемен в советской юриспруденции⁵⁵. Наибольшие изменения постсталинского периода произошли в сфере уголовного права, и направление перемен было направлено в сторону предоставления обвиняемым большего объема прав. Теория, согласно которой обвиняемые в совершении государственных преступлений менее заслуживали судебной защиты, была атакована советскими писателями, а ряд принципов, связанных с именем А. Вышинского, уже начали отменяться. На волне «оттепели» Хаммер пишет, что опубликованные после ХХ съезда КПСС статьи дают основания предполагать, что возникающее уголовное право установит презумпцию невиновности и nulla poena sine lege и отменит теорию, согласно которой признание в открытом судебном заседании есть наилучшее доказательство вины обвиняемого⁵⁶. Впечатления других американских юристов, также побывавших в Советском Союзе, были менее радужными. Е. Блайт Стэйсон, декан школы права Мичиганского университета, писал: «За Железным Занавесом юридическая практика жестко регламентирована… В Советском Союзе я находился в определенно чуждой правовой среде и, будучи юристом, привыкшим к утонченностям американской правовой системы, я не ощущал себя особенно комфортно в примитивных дебрях советского права, где суды и юристы есть всего лишь орудия бюрократии»⁵⁷. Сходных взглядов придерживался бывший Президент Американской Ассоциации Юристов Дэвид Максвелл: «В советских республиках юристы лишены малейших рудиментов независимого мышления и действия; они стали орудиями государства, используемыми для различных практических целей»⁵⁸.

Дж. М. Райзи, член коллегии адвокатов округа Колумбия (США), писал, что, как и все иное в Советском Союзе, образование централизованно планируется, и жесткая регламентация является естественной чертой советской системы⁵⁹. Все аспекты советского образования основаны на официальной философии советского государства. Райзи цитировал великих Рене Давида и Джона Хазарда, отмечавших, что ни один автор, в какой бы сфере он ни работал, и не подумает о том, чтобы отойти от официальной линии советской философии, ибо подобная ересь опасна⁶⁰. В юридических трудах всех видов (будь то учебники, журнальные статьи или книжные обзоры) и во всех отраслях (теория государства и права, гражданский процесс и т. д.) авторы цитируют слова основоположников официальной философии советского государства настолько часто, насколько возможно, дабы доказать, что они толкуют предмет в соответствии с официальными взглядами марксизма-ленинизма, что реальность соответствует теории, и получить цензорское одобрение властей⁶¹. Райзи приводит цитату из журнала «Большевик»: «марксизм обличает догматизм, талмудизм и формализм, наука же должна развиваться в свете свободы мнений, научной дискуссии, критики и самокритики, что поможет отделить ржавчину и выделить драгоценный металл — сталь» и добавляет, что любое мнение, отличающееся от догмы марксизма-ленинизма, есть ересь, но догматизм при этом осуждается⁶².

Столь разные впечатления все большего числа западных юристов, в 1950-х гг. получивших возможность приезжать в Советский Союз, добавляют красок к внутренней картине. Далеко не все ожидания конца 1950-х гг. сбылись, были и некоторые перемены к лучшему. Г. Берман отмечал, что «восстановление традиционного вокабуляра уголовного права, ограничение доктрины аналогии, тщательный анализ объективной и субъективной стороны преступлений и акцент на жесткой законности — все это есть свидетельства того, что можно назвать Борьбой За Право»⁶³. Дональд Барри (Университет Лихай), Джордж Гинзбургс (Университет Ратгерс) и Питер Маггс (Университет штата Иллинойс) полагали, что многое из числа значительных изменений в советском праве 1960-х и 1970-х гг. «может быть классифицировано как правовая реформа, что в особенности касается впечатляющей кодификации, проведенной во многих отраслях права»⁶⁴.

В сфере юридического образования пересмотр советского уголовного права и процесса возлагал, по мнению Хаммера, дополнительные обязанности на преподавателей, а преподавание осуществлялось в атмосфере ожидаемых перемен, что делало задачу преподавателей еще более сложной. Хаммер отмечает, что советская система высшего образования не предусматривала политологические факультеты и факультеты государственного управления, так что юридические факультеты должны были готовить студентов к гораздо более широкому спектру профессиональной деятельности, нежели школы права в англоязычных странах⁶⁵. Студентов готовили не только к работе в качестве адвокатов либо сотрудников судов, но и к работе в центральных и местных органах власти и структурах государственной экономики, а также в качестве секретарей и инструкторов исполкомов местных Советов⁶⁶.

В опубликованной в 1968 г. статье Доналд Барри и Гаролд Берман подчеркивают существование ярких различий между американскими и советскими юристами и даже используют разные термины (American lawyers и Soviet jurists)⁶⁷, пояснив, что термин lawyer изначально имеет коннотацию с юристом-практиком, хотя и применяется к остальным, включая профессоров права, в то время как термин jurist изначально обозначает лиц с академической подготовкой. Наиболее бросающееся в глаза несходство Барри и Берман видят в степени независимого воздействия, оказываемого этими профессиями на США и СССР соответственно. Роль американских юристов в политике и бизнесе хорошо известна, в СССР же изучение и практика права не являются путем к успеху в политике и промышленности, и лишь очень немногие юристы занимают руководящие посты в государственных органах либо в экономических структурах. Барри и Берман отмечают, что в 1958-1959 гг. в советских юридических публикациях началась кампания в поддержку создания всесоюзной ассоциации юристов, но, несмотря на то, что все опубликованные мнения были в поддержку создания такой ассоциации, кампания провалилась. Таким образом, советские юристы не имели достаточного влияния для того, чтобы добиться учреждения своей собственной организации⁶⁸, хотя число юристов к концу 1950-х заметно увеличилось по сравнению с 1930 гг. Наряду с увеличением числа юридических факультетов и вузов росло число выпускников (от 2000 в 1947 г. до 8100 в 1955). К концу 1950 гг. количество советских юристов выросло столь заметно, что Хрущев заявил о наличии «перепроизводства юристов»⁶⁹. Мнение Первого секретаря ЦК КПСС было подкреплено резким сокращением приема на дневные отделения юридических факультетов и институтов. В результате в 1963 г. уже выпускалось в два раза меньше юристов по сравнению с 1956 годом⁷⁰.

Профессор Мичиганского университета Уитмор Грей, посещавший Советский Союз в 1959, 1964 и 1970 гг., отмечает, что советские студенты проводят в классе гораздо больше времени, чем американские. У советских студентов более теплые взаимоотношения с преподавателями, нежели у студентов стран Западной Европы, но все же не такие хорошие, как в некоторых американских школах права⁷¹. С его точки зрения, советские юридические вузы не испытали ничего, похожего на «студенческую революцию», с которой столкнулись Штаты. По мнению Грея, активное вовлечение студентов в дела вуза по комсомольской либо по партийной линии успешно предотвращает возможность студенческих волнений⁷². Побеседовав с рядом советских юристов о современном (1970) юридическом образовании, Грей отмечает заметное недовольство практикующих юристов тем, как юридические вузы готовят студентов к практической работе. По их мнению, необходима более интенсивная подготовка по написанию проектов договоров и иных юридических документов, а также использование аналогов американских moot court programs для подготовки студентов к работе в суде. Юристы, сталкивавшиеся с проблемами международного характера, полагали, что требуется создать специализированную программу как минимум для небольшого количества юристов для подготовки к работе в международной сфере, включающую более интенсивное изучение иностранного права, конфликтов правовых норм, иностранной юридической терминологии и перевода⁷³.

Сьюзен Файндер (факультет права, City Polytechnic, Гонконг) как ранее Барри и Берман, полагает, что роль юристов в Советском Союзе значительно отличается от роли юристов в США и других западных странах. И если в Штатах студентов-юристов учат, что их основная роль — служить интересам клиента в рамках закона, советских первокурсников юридических вузов инструктируют, что работа их политическая, а их миссия — служить государству. Структура юридической профессии, работа юристов и даже трудоустройство выпускников юридических вузов отражает эту миссию⁷⁴. Но в отличие от Барри и Бермана, в 1968 году писавших, что право не является путем к успеху в политике, спустя 20 лет Файндер отмечает, что юристы часто уходят в политику, в том числе и на руководящие должности на разных уровнях коммунистической партии⁷⁵. В качестве «непопулярных» юридических профессий она выделяет юрисконсультов, адвокатов, арбитражных судей и нотариусов и отмечает, что в этих профессиях вакансии превосходят число трудоустроенных специалистов, женщин в них больше, чем мужчин. Юрисконсульты часто сталкиваются с административным вмешательством в их работу и давлением со стороны руководства с целью добиться от юрисконсульта желаемого результата. При этом некоторые юрисконсульты помогают коррумпированным менеджерам и работникам обойти закон. Юрисконсульты считаются карьерно бесперспективной профессией, и начинающие юрисконсульты полагают, что были недолжным образом подготовлены к работе⁷⁶.

По мнению Файндер, советские адвокаты наиболее сходны со своими американскими коллегами; при этом, по ее мнению, адвокатура — это вторая непопулярная профессия. Барри и Берман отмечали, что то, что советские адвокаты пережили все трудности и сохранили жизнеспособность, есть наиболее поразительный факт в истории советской юридической профессии с 1917 г.⁷⁷ Уже в начале перестройки Файндер отмечает враждебное отношение сотрудников правоохранительных органов к адвокатам. В глазах общественного мнения адвокаты — это банда проходимцев и крючкотворов, защищающих преступников; данная точка зрения определенно разделяется и советскими студентами-юристами⁷⁸. Тот факт, что лишь половина адвокатов состоит в КПСС, оценивается неоднозначно.

В отличие от юрисконсультов и адвокатов, арбитражные судьи имеют хорошую репутацию в глазах коллег, хотя членов КПСС среди них также около половины. В отличие от сотрудников правоохранительных органов, советских арбитражных судей масштабная коррупция практически не затронула. Файндер приводит мнение западного коллеги, полагающего, что поскольку далеко не все арбитражные судьи состоят в партии, они не пользуются защитой и не могут безопасно брать крупные взятки⁷⁹. Советское юридическое образование, по мнению Файндер, сильно отличается от американского. Советские абитуриенты должны сдать экзамены по русскому языку и литературе, истории СССР и иностранному языку, а также продемонстрировать политическую зрелость, высокий моральный уровень и иметь рекомендацию от партийных, комсомольских, правоохранительных органов либо местных органов власти. В отличие от американских школ права, где большинство студентов обучаются на дневном отделении, в СССР таких лишь около 30%. Примерно 70% студентов выбирают вечернюю либо заочную форму обучения (при этом практикующими юристами становятся примерно 80% выпускников дневных отделений). Ввиду политической природы юридической профессии идеологические курсы являются ключевой частью юридического образования. Большинство курсов обязательны, факультативов очень мало. Преподавательская методология также значительно отличается от американской; в основном используются лекции. Причиной столь активного использования лекций стали не только активно используемые европейские образовательные методы, оказавшие значительное влияние на советское образование, но и проблемы сугубо практические⁸⁰. Проблема нехватки учебников и законодательных актов существовала в масштабе всей страны, и в 1983 году на заседании главного совета по юридическим наукам Минвуза РСФСР нехватка учебников была признана крупнейшей проблемой советского юридического образования⁸¹.

Американскому наблюдателю советские проблемно-ориентированные лекции представляются эквивалентом метода анализа конкретных ситуаций (case method) и метода Сократа. Советские преподаватели юридических наук считаются учеными, они должны иметь академические достижения, при этом имеют минимальный либо нулевой практический опыт. Чуть более половины имеют степень кандидата юридических наук, и лишь немногие преподаватели имеют докторскую степень.

Рассуждая в середине 1990-х гг. о советском юридическом образовании 1930-х гг., Дэвид Лемперт отмечает, что дореволюционный куррикулум в юридических вузах претерпел радикальные изменения в послереволюционный период. Уже в 1919 году куррикулум не предусматривал обучение праву как таковому — видимо, потому что «законы свергнутых правительств» уже были полностью запрещены, а новых советских законов еще было очень мало, да и кодифицировать пока было особо нечего. Послереволюционный куррикулум сосредотачивался на общественных науках, в том числе социологии и психологии, и постепенно был заменен интеллектуальной, позитивистской, сосредоточенной на общественных науках программой, мало уделяющей внимания формальному праву. В начале 1930-х гг. формальные курсы по праву вернулись, а курсы по коммунизму и коммунистической партии заняли место религиозной философии⁸². Рассуждая о методологических особенностях, Лемперт отмечает, что преподавание именовалось именно «чтением лекций» (не очень почтительные студенты использовали выражение «читать по бумажке») и цитирует профессора Уильяма Бернама, осенью 1991 г. читавшего лекции в Москве⁸³: «заметки профессоров становились заметками студентов, не затрагивая при этом умы ни тех, ни других»⁸⁴. Лемперт выделяет пять стандартных методов проведения семинаров: опрос студентов в классе, устные презентации студентов, применение правовых норм к конкретной фактической ситуации (метод, сходный с case method, активно используемый в американских школах права), открытая дискуссия и исследовательские семинары. Крайне редко преподаватели представляли реальные документы из уголовных дел и разъясняли их значение⁸⁵. Он отмечает, что за всю его преподавательскую практику в России студенты ни разу не лидировали в семинарских дискуссиях: такие активно применяемые в западном образовании методы, как метод Сократа и игры, не использовались⁸⁶. Навыки критического мышления, по его мнению, у студентов отсутствовали, соответственно, и не было попыток использовать такие навыки на семинарских занятиях⁸⁷.

Анализируя курсы, входившие в куррикулум в поздний советский период, Лемперт делит их на пять групп — курсы по разным сферам советского права (30), курсы по общественным наукам, иногда комбинированным с правом (правовая психология, политэкономия, философия — почти четверть куррикулума (12)), исторические курсы (например, история КПСС — 5), теоретические либо идеологические курсы (научный коммунизм — 5), 2 языковых курса — иностранный язык по выбору (обычно английский, французский, немецкий либо испанский) и латынь. По его мнению, наименования курсов порой не отражали их содержание, и, за исключением некоторых, где преподаватели попросту диктовали фрагменты законодательных актов, многие курсы являлись смесью исторического и идеологического компонентов. В 1990 г. многие старые идеологические курсы находились в процессе переименования, но преподавали их те же самые люди, в той же самой форме, и содержание было то же самое⁸⁸. Результаты переименования выглядели следующим образом:

| Старое название | Новое название | | -:- | -:- | | История КПСС | Социальные и политические вопросы 20 века | | Научный коммунизм | Социальные науки | | Диалектический материализм | Политическая экономия | | Атеизм | Политология | | Философия марксизма-ленинизма | Философия⁸⁹ |

Формат статьи не позволяет проанализировать большее число трудов, написанных западными коллегами, и в этом данная работа сходна с афоризмом великого М. М. Жванецкого: «Ремонт невозможно закончить, его можно только прекратить». Особенно важным представляется ознакомить читателя с впечатлениями западных юристов-первопроходцев, начавших изучать советское право и ездить в Советский Союз в период Холодной войны вслед за великим Джоном Хазардом, положившим начало этому пути еще в 1930 гг. Впечатления, которыми они щедро делятся с нами в своих трудах, позволяют нам получить более масштабное видение эволюции советского юридического образования.

Вместо послесловия #

Эта статья непохожа на то, что я обычно пишу. Вопросами юридического образования в СССР я не занималась, о преподавании советского права впервые написала примерно год назад, работы знаменитых советологов давно и с интересом читала, но вот писать о них как-то не приходило в голову. И только когда мы решили сделать специальный выпуск нашего журнала «Палладиум» памяти моего отца А. А. Мишина, в голове завертелась машинка времени, и вылетевшие осколки воспоминаний сложились в картинку, где хорошо известные имена совместились с лицами. Вот Гаролд Берман, он пару раз заходил к нам домой, чаще к Барабашевым, в 1980-е к нему в Университет Эмори должен был отправиться на стажировку мой старший брат, но не сложилось. Вот Дональд Барри, ставший близким другом семьи и остававшийся им до своей смерти в 2018 году, который подарил нам бессмертную фразу «Когда я впервые увидел Августа, бородатого, в ковбойке, очках и с трубкой, столь непохожего на других советских профессоров, я просто не мог его не полюбить». Вот Джордж Гинзбургс, требовавший, чтобы его все называли Гришей, и говоривший по-русски без намека на акцент, очень радовавшийся, когда Мишин сообщал ему, что советолог не должен быть до такой степени похож на Карла Маркса. Вот Питер Джувилер, профессор университета Барнард, он занимался правами человека и в 1970-е — 1980-е был, пожалуй, наиболее частым гостем и у нас, и у Барабашевых. А осенью 1990 года, когда произошло немыслимое, и профессор Мишин и я одновременно оказались в Нью-Йорке, Джувилер пригласил нас на ужин к себе домой, где представил нас великому Джону Хазарду. В ноябре 2023 года на проходившем в Вашингтоне мероприятии, посвященном 30-летней годовщине Конституции России, я решила представиться знаменитому профессору Питеру Маггсу, чей классический учебник «Law and Legal System of the Russian Federation», написанный Маггсом, Биллом Бернамом и Геннадием Даниленко, я активно использовала в работе уже много лет. Я отрекомендовалась, Маггс хитро улыбнулся и сказал, что, как ни странно, память у него получше, чем у меня, поскольку, когда мы с ним познакомились, мне было лет 12, и он этот факт помнит, а я нет.

После всех этих встреч — сначала с удивительно интересными людьми, а затем и их трудами, мне показалось, что будет правильно рассказать о том, что они думали о советском юридическом образовании и юридической профессии в СССР.

DOI: 10.55167/448d4a0a52fe