О единорогах и тварях дрожащих: Животные в конституциях мира #

Владка Кои, кандидат юридических наук, профессор Свободного университета

Аннотация. Статья анализирует мировую практику конституционно-правового регулирования вопросов, связанных с животными, исследуя эволюцию норм от упоминания последних как части государственной символики до конституционного признания отдельных элементов их благополучия. В работе изучаются конституции различных стран мира, относящиеся к периоду с XIX по XXI век, проводится классификация конституционных норм о животных и обсуждаются некоторые концепции, обуславливающие развитие конституционно-правового регулирования взаимодействия человека и животных. Рассматриваются также ограничения действующих формулировок, их возможные правовые последствия и процессы учета актуальных представлений о благополучии животных в конституции.

Автор акцентирует внимание на различии между природоохранным и зооправовым подходами, отмечая, что традиционные природоохранные нормы не позволяют обеспечить благополучие отдельных животных, поскольку ориентированы на популяции и руководствуются интересами их выживания в том виде, в котором их застал современный человек. Высказаны соображения о сближении точек зрения юристов и философов по вопросу о «правах животных». В завершение статьи автор разбирает российскую конституционную новеллу 2020 года, якобы гарантирующую животным конституционную защиту.

Ключевые слова: конституция, животные, экологическое право, зооправо, охрана природы, мировой опыт.

К сожалению, мне не довелось учиться у Августа Алексеевича Мишина, с его исследованиями я знакома сугубо «заочно», по публикациям. Но это знакомство по-своему удивительно. В моем представлении А.А. Мишин относится к редкой категории ученых, умеющих достоверно и полно показать исследуемую область, несмотря на ограничения, диктуемые извне, будь то редакционная политика или господствующая идеология в целом. Сравнительно-правовые исследования в таких условиях могли оказаться выхолощенными агитками. Некоторые такими и были. Но юридическая наука жила и развивалась благодаря другим — глубоким, честным, во многом опередившим свое время — таким, как работы А. А. Мишина.

Именно сравнительно-правовая составляющая наследия Августа Алексеевича, во всем созвучная моим собственным методическим приоритетам, побудила меня пристальнее заняться темой, вынесенной в заголовок данной статьи. Не будучи конституционалистом, я не претендую на раскрытие тонкостей этой отрасли. Я постараюсь показать, как предмет другой, более знакомой мне и менее утвердившейся в юриспруденции комплексной области, охватывающей регулирование ответственного обращения с животными¹, упаковывается в конституционно-правовой контекст.

Бесправные единороги: животные в конституциях XIX–XX веков #

В некоторых источниках² можно встретить утверждения, что появление животных в конституционных текстах — особенность последних десятилетий. Это не совсем так. Животные в конституциях упоминались и ранее. Однако, примерно до 1970-х гг. эти упоминания не были связаны с их благополучием: конкретные виды выступали там в качестве элементов государственной или национальной символики³ (например, орел как часть государственной печати в п. 2 ст. 14 Конституции Албании 1914 г.⁴ или корова как «национальный символ» в п. 2 ст. 6 Конституции Непала 1962 г.⁵), а «животные вообще» — как объекты сельского или лесного хозяйства (например, в положениях о запрете убоя без оглушения для всех пород скота — ст. 25bis Федеральной конституции Швейцарии в версии 1893 г.⁶, о распределении компетенции между органами власти, — ст.ст. 117, 136 и ч. 2 ст. 131 Органического статута Албании 1914 г.⁷, об объектах личной собственности колхозного хозяйства — ст. 7 Конституции СССР 1936 г.⁸ или о принципах государственной политики по организации сельского хозяйства и животноводства — ст. 48 Конституции Индии 1950 г.⁹ и др.), а также транспорта (например, освобождение скота и животных, используемых для перевозки, от транзитных пошлин при перемещении между провинциями — ст. 11 Конституции Аргентинской Конфедерации 1853 г.¹⁰ или реквизиция «вьючных животных» в главе о вооруженных силах — ст. 158 Органического статута Албании 1914 г.¹¹).

В период разработки этих норм восприятие животных, — как в юриспруденции и философии, так и в естественных науках, развитие которых во многом обусловливает изменение подобных правовых норм, — еще во многом следовало механистическим представлениям Рене Декарта. Для разработчиков «старых» конституций животное юридически оставалось объектом, — одним из множества неживых объектов и символов, мыслившимся исключительно в инструментальном, утилитарном смысле, исходя из интересов человека. И хотя внешнее физическое благополучие животных (непричинение боли, повреждений, травм, необоснованной смерти) привлекало внимание европейского законодателя, начиная с XVII в.¹², этот значимый для развития зооправа момент никак не отразился в конституционных текстах того времени. До второй половины ХХ века казалось достаточным отразить бурное развитие науки (разработки, появление клеточной теории, теории эволюции, законов наследственности, исследования в микробиологии и физике, развитие психологии и психоанализа и др.), системно меняющее представления об этичном в отношениях человека и окружающего его мира, на уровне законодательства и судебной практики, не затрагивая конституционных основ.

Должно было пройти время, чтобы сформировался критический массив факторов (в целом известных, но не обязательно позволяющих достоверно оценить вклад каждого), чтобы новые ценности встроились в фундамент государственных и мирового порядков. Эти процессы, запущенные гуманистами конца XVIII века, от постепенного признания прав и свобод человека (а также его обязанностей в отношении государства и/или общества) ко второй половине ХХ века, с ее растущей обеспокоенностью новыми технологиями и состоянием окружающей среды¹³, перешли к признанию обязанностей человека в отношении его «нечеловеческого» окружения: окружающей среды, природы и ее отдельных элементов.

Очевидно, что эти понятия включают в себя и животных. Однако животные никогда напрямую не упоминаются в конституциях этого периода. Даже знаменитые индийские конституционные поправки 1976 г. ¹⁴, первыми установившие требование «проявлять сочувствие к живым созданиям» в качестве основного права каждого гражданина Индии, не требуют проявлять сочувствие именно к животным. Конечно, сама идея закрепления сочувствия всем живым существам в качестве базовой государственной, конституционной ценности сама по себе была революционной, ибо отражала совершенно новый уровень осмысления отношений между «живыми созданиями» — отношений, в которых эмоциональное наполнение взаимодействия активного актора с «другими» и этическая (деонтологическая) оценка этого взаимодействия занимают свое значимое и официально признанное место. Кроме того, с позиций современного зооправа эта конструкция звучит актуальнее и более емко, чем многие сегодняшние формулы, ибо благодаря своему неконкретизированному характеру, не выделяющему человека из сообщества «живых созданий», избавлена от упреков в одном из главных грехов человеческого законодательства: антропоцентризме.

Несмотря на то, что в отдельных конституциях упоминания отдельных компонентов охраны природы можно было встретить и ранее¹⁵, основной массив «природоохранных» норм впервые проникает в конституции на протяжении 1960–1970-х гг. Так, в 1962 г. Швейцария всенародным референдумом (не путать с «голосованием») добавляет в свою конституцию статью 24e¹⁶, возлагающую на кантоны ответственность за сохранение природного и национального наследия, а на Федерацию — обязанность защищать, среди прочего, «местный ландшафт… природные и культурные памятники и, если общие интересы перевешивают, сохранять их в целостности». Кроме того, федеральное правительство получает возможность (но не обязанность) «поддерживать усилия по защите природы и наследия посредством взносов, а также может приобретать или закреплять за собой природные заповедники… по контракту или путем экспроприации». В 1971 г. к этим положениям добавляется статья 24f, согласно которой «Конфедерация издает постановления по защите человека и его естественной среды от вредных или раздражающих воздействий», что включает борьбу с загрязнением воздуха и шумом. Обеспечение соблюдения этой нормы делегировалось кантонам, если закон не оставлял это за федеральным правительством.

Интересно, что Индия, считающаяся¹⁷ пионером конституционного закрепления сочувствия к животным благодаря установлению обязанности «иметь сочувствие к живым созданиям» в качестве основной для каждого гражданина Индии, упаковала эту и все остальные «природоохранные» поправки 1976 г. в один пакет с очень спорными «политическими» изменениями (централизация власти в пользу федерального центра, расширение полномочий исполнительной власти по изменению конституции, резкое сужение компетенции Верховного суда, запрет отмены законов о запрете «антигосударственных» объединений и др.) — практически столь же спорными, как и российские поправки 2020 г. Да и сами «природоохранные» конституционные новеллы 1976 г. своей декоративностью весьма напоминают российские. Так, новая ст. 48а¹⁸ обязывала государство «стремиться защищать и улучшать окружающую среду, охранять леса и дикую природу страны». Стоит ли говорить, что эта норма никак не конкретизировалась далее на предмет того, какие именно органы государственной власти, в каком объеме и с помощью какого инструментария должны воплощать это «стремление». А рядом с этой новеллой появляется статья 51а, пункт «g»¹⁹, который в качестве основополагающей обязанности перекладывает на граждан все усилия по защите и улучшению природной среды, «…включая леса, озера, реки и дикую природу». Чтобы даже случайно нельзя было предположить, что власть взяла на себя какие-то «природоохранные» обязательства.

Всего на год младше обновленной индийской довольно прогрессивная для своего времени конституция СССР 1977 г., где меры по «охране и научно обоснованному, рациональному использованию природы», равно как и по обеспечению «воспроизводства природных богатств и улучшения окружающей человека среды» впервые упоминались в разделе об основах общественного строя и политики²⁰. Полномочия по реализации мер были разделены между Союзом (общее планирование)²¹, Совмином (разработка и осуществление)²² и Советами народных депутатов (координация и контроль)²³. Не были забыты и граждане — обязанность «беречь природу, охранять ее богатства» предписывалась им в числе хоть и не почетных, но — основных²⁴.

На протяжении 1960–1990-х гг. «природоохранными» конституционными нормами²⁵ обогатилось большинство европейских стран, а также отдельные государства в других регионах мира. Таким путем к началу третьего тысячелетия большинство государственных конституций в той или иной форме упоминало охрану природы и так или иначе распределяло связанные с нею полномочия и обязанности. Особняком в этом ряду стоит разве что Швейцария, в 1999 г. украсившая свою конституцию ст. 120 о защите человека и его окружающей среды от неправомерного использования «генной инженерии, не связанной с человеком».

Сама по себе эта норма вполне обычна, учитывая глобальную обеспокоенность генно-инженерными технологиями в 1970–1990 гг.²⁶ Другое дело, что для большинства стран привычнее было раскрывать ее предмет в специальных законах. Поэтому до конституций он обычно не добирался.

С точки зрения же зооправа, особенность этой конституции заключается не в обязывании правительства заниматься регулированием новых технологий, а в том, что п. 2 ст. 120 предписывает ему учитывать при этом «достоинство созданий». Эта формула была настолько новаторской для своего времени, что на некоторые иностранные (для Швейцарии) языки переводах ее даже затруднились корректно перевести. Спустя четверть века мы можем с уверенностью сказать, что большинство стран до сих пор не подняли идею достоинства живых существ как многовидового сообщества на уровень конституционно признанной ценности. До 1999 г. термин «достоинство» из всех видов применялся только к человеку.

Тем не менее, в большинстве остальных конституций животные как таковые оказывались более или менее тщательно скрыты внутри «природоохранной» терминологии. Даже в одном из двух редчайших для своего времени случаев дословного упоминания «животных»²⁷, содержащее его конституционная норма говорит об их «защите», то есть остается в рамках «природоохранной» парадигмы.

Второй из этих случаев, представленный подп. VII ч. 1 ст. 225 Конституции Бразилии 1988 г. о возложении на правительство обязанности запрещать виды деятельности, «подвергающие животных жестокому обращению»²⁸, идеологически располагается ближе к уже упоминавшемуся п. «g» ст. 51а конституции Индии версии 1976 г. с его требованием «сочувствия к…». Трудно не согласиться, что одним из результатов сочувствия, эмпатии к другому действительно может быть отказ от жестокости в отношении него. Более того, без исключения жестокости невозможно достичь благополучия, по крайней мере — для животных и в том виде, как это предусмотрено широко известной концепцией «5 свобод»²⁹, относящей к критериям благополучия отсутствие голода, жажды, дискомфорта, боли, болезней, травм, страданий и страха, а также свободу проявлять свое нормальное поведение.

Однако Бразилия развивает эту идею, причем сразу по двум направлениям. Во-первых, предположительно впервые в истории конституционного права упоминая животных непосредственно в тексте государственной конституции, тем самым обособляя и легитимизируя их как один из «показателей» соблюдения акторами признанных государством ценностей. И во-вторых, смещая, а точнее распространяя фокус этической оценки происходящего с психической деятельности актора, односторонне проявляющего одобряемое обществом «сочувствие» (Индия), на характер и последствия взаимодействия актора с животными (Бразилия). Одновременно для оценки этих последствий предлагается более емкий и перспективный концепт «жестокости»³⁰, потенциально открытый для включения не только физических (физиологических), но и психических процессов (в т. ч. — эмоциональных реакций), причем не только на стороне актора (как в случае с проявлением сочувствия), но и у животных, с которыми он взаимодействует в ходе оцениваемой деятельности³¹.

Отметим здесь, что не только закрепление нормы о запрете жестокого обращения с животными в конституции, но и само применение понятия «жестокое обращение» к животным было на тот момент в определенном смысле новаторским, ибо ранее оно упоминалось только применительно к человеку (в т. ч. и конституционными нормами).

При этом ни в индийской, ни в бразильской норме еще нет доказательств выделения индивидуализирующего анималистического фокуса из обобщающего «природоохранного» представления о животном. Однако предпосылки для этого налицо. Благодаря ряду публикаций эти процессы изменения подходов в лингвистике, культуре, политике, а затем и в гуманитарных, а также социальных науках получили общее название «анималистический поворот» (animal turn)³², хотя, как мы видим, в области регулирования (особенно конституционного) масштабным этот поворот не был.

Но ведь никто не спорит с тем, что животные — часть природы (и даже — часть окружающей человека среды)³³. Почему же сегодня дискурс о регулировании благополучия животных часто обходит «природоохранные» нормы стороной?

Экоправовой парадокс: защита природы от нее самой #

Секрет… — конечно, не секрет, но тем не менее причины — лежат в особенностях объекта природоохранных норм (или как минимум в его трактовке экологическим правом³⁴). Прежде всего, эти нормы ориентированы на «коллектив»: популяции, сообщества, виды и другие «объединения» живых существ, тогда как зооправо сосредоточено на конкретном животном. Многие, если не большинство, феноменов, являющихся системообразующими для зооправа (способность чувствовать, испытывать и проявлять эмоции, наличие сознания, обучаемость, использование орудий и др.), а также понятия, которыми оно оперирует (моральная ценность, достоинство, интересы и др.), не свойственны предмету природоохранного регулирования, поскольку являются в основном индивидуальными.

Мы, конечно, можем говорить, например, о благополучии популяции. Но это будет несколько иная парадигма, отличная от зооправовой, и ситуация с отдельным животным в ней может быть сколь угодно далека от зооэтических и зооправовых представлений о благополучии (мы поговорим о них чуть ниже). Природоохранная парадигма удивительным образом глуха к страданиям, лишениям, даже к убийству, причем жестокому убийству отдельного животного, если это отвечает интересам популяции или, скажем, целой экосистемы³⁵ (а через них — интересам человеческой популяции; да, интересы человека для экоправа тоже существуют лишь «коллективные», индивидуально в нем лишь бремя: обязанности и ответственность), либо как минимум не затрагивает их.

Соответственно, цели и результаты применения «природоохранных» и «зооправовых» норм могут не совпадать, конкурировать или даже прямо противоречить друг другу. Замечательные примеры таких ситуаций приводит проф. Шарлотта Блаттнер³⁶ в своей монографии об экстратерриториальном применении зооправа: массовые убийства инвазивных животных в целях поддержания биоразнообразия; обеспокоенность сохранением популяции слонов при игнорировании проблем здоровья и выживания конкретных животных; оценка боли и страданий как необходимых элементов естественного отбора; игнорирование животных, не относящихся к исчезающим или находящимся под угрозой исчезновения, и др. Впрочем, иногда эти две области перекрестно опыляются³⁷, вследствие чего источники экологического права заодно содержат и нормы о запрете жестокости (обратное встречается реже).

Кроме того, природоохранные нормы традиционно и интуитивно понимаются как нормы прежде всего или исключительно о природе дикой. Соответственно, животные, спрятанные в этих нормах, — прежде всего дикие животные. Эти нормы ни прямо, ни косвенно, ни даже с натяжкой не охватывают, например, ни животных-компаньонов, ни сельскохозяйственных животных во всех их ипостасях и ролях. Еще менее они касаются лабораторных животных, наиболее целенаправленно страдающих во благо человека и при этом наименее защищенных какими-либо нормами права (включая и зооправо). То есть среднестатистическая природоохранная норма применительно к животным крайне избирательна, узкоспециализирована и не может считаться «нормой о животных», но лишь о части животных, возможно — о единственной их категории. Поэтому в зооправовом дискурсе экологическое право участвует фрагментарно: наиболее ожидаемо — в проблематике обращения с дикими животными.

В этом смысле богатый, хорошо проработанный объем «природоохранного» регулирования (не только и прежде всего не конституционного), сформировавшегося за предыдущие полвека, не столько помогает, сколько мешает разработке подходов, хотя бы в какой-то мере решающих «зооправовые» задачи. Создается иллюзия, что «все уже украдено до нас»: зачем защищать диких животных какими-то новыми нормами, если они уже настолько основательно защищены? Трудно сказать, способна ли сегодня человеческая наука просчитать все, особенно далеко отсроченные последствия слабой интегрированности этих двух областей для экономики, экологической устойчивости, общественного здоровья и др. Представляется, однако, что их более тесное сотрудничество могло бы обогатить обе стороны, гармонизируя и углубляя доктрину и правоприменительную практику обеих.

Упрекают природоохранные нормы и в объективизации, а также в патернализме, не отвечающих общей для зооэтики и зооправа тенденции отхода от инструментализма и спесишизма. Действительно, в большинстве этих норм природа и ее составляющие (включая животных) выступают как объект: заботы, усилий, обязанностей и проч. В рамках «природоохранной» нормы животные никогда не самостоятельны, и вопрос об их собственных интересах, а тем более субъектности, чаще всего³⁸ не обсуждается и даже не возникает. Но изнутри патерналистической парадигмы и невозможно ни увидеть, ни допустить мысль, что природа (а вместе с нею и животные) имеют интересы, отличные от приписываемых им наблюдателем. Условно говоря, в природоохранной парадигме природа (и животные) всегда «сыты и в шапке», но при этом их действительные интересы не только абсолютно не изучены и не известны, но и неинтересны их «человекомаме», а потому и не учтены и к учету не планируются. При всей полезности природоохранной парадигмы в качестве значимой ступени на пути осознания и урегулирования отношений человека с окружающим миром эта ее особенность существенно затруднила и продолжает осложнять развитие зооэтики и зооправа.

Наконец, «природоохранные» нормы прежде всего и в конечном счете исходят из интересов человека. Неизвестно, так ли уж нужна природе популяция, условно, ящериц желтопузиков (Pseudopus apodus), жуков-кузек (Anisoplia), выхухолей (Desmana moschata) или ежемух (Tachinidae). Но человек их застал — и решил, что природе они нужны, а потому должны быть сохранены. Есть ли у нас весомые основания, чтобы и далее постулировать оптимальность или даже «правильность» (?) той конфигурации природы, с которой человек столкнулся в своем «сознательном возрасте»? Как вообще — и можно ли — определить, если не наилучшую, то хотя бы оптимальную или «достаточно хорошую» (good enough) конфигурацию, чтобы принять ее за эталонную — то есть за ту, относительно которой мы будем оценивать масштабы и характер отклонений и на которую будем ориентировать процессы восстановления? Эти вопросы, к сожалению, безусловно, лежат за рамками не только предмета данной статьи, но и в целом моей предметной сферы. Но, может быть, биологи, экологи и другие профильные специалисты уже частично знают ответ?

Между тем, мы вроде бы не располагаем ни доказательствами совпадения нашего понимания с тем, как на эти вопросы отвечает для себя сама природа, ни инструментарием, чтобы их получить. Можно ли объективно установить, есть ли у природы интересы и в чем они состоят? Входит ли в них восстановление себя, и если входит — то какие критерии должны определить достаточность восстановления?

Несмотря на популярную в последнее время идею о «восстановлении природы» и о ее возвращении к «дикому» состоянию (rewilding)³⁹, никто, кажется, не предлагает восстанавливать ее до мезозоя или хотя бы до плейстоцена — а лишь до определенного состояния, более или менее конкретной совокупности условий. Возможно, как раз потому, что именно при этих условиях человечество более или менее успешно существует и пока не вымерло⁴⁰. О других же вариантах у него представлений не больше, чем о потустороннем мире. Возможно, восстановление целесообразно до состояния, в котором природа пребывала прямо перед тем переломным моментом, когда вмешательство человека оказалось для нее избыточно масштабным, глубоким или слишком системным для того, чтобы в природе запустились естественные процессы адаптации и/или восстановления. Или, например, до момента, после которого объем затрат и рисков перевесит предполагаемую пользу.

А если интересы природы, буде они существуют, состоят не в восстановлении, а в изменении и адаптации? Или у нее сложная матрица интересов, где восстановление сочетается с изменениями и адаптацией, включая отмирание более или менее крупных элементов? А может быть, у природы вообще нет интересов, она индифферентна и нейтральна, и не заинтересована даже в существовании себя самой, и человек может принять решения выживать подходящими ему способами (в которых он, правда, не очень еще сам разобрался), не задумываясь об этической стороне вопроса?

Если верно последнее, то вся риторика об «охране природы» — априори антропоцентрическая риторика, в которой природа должна быть, если не удобной для человеческой популяции, то как минимум позволяющей ей выжить. Такой вот вопиющий утилитарный, объективизирующий, инструментализирующий эксплуататорский антропоцентризм.

С другой стороны, возможно, период увлечения охраной природы был в каком-то смысле необходим как переходный от чисто инструменталистского, механистического восприятия и полной диссоциации животного и человека — к их полной ассоциации, породившей предположения о возможности единых основ их философской и правовой репрезентации. Так оно или нет, но упоминавшаяся выше знаменитая концепция «5 свобод», лежащая в основе современных представлений о благополучии животных, зародилась и сформировалась именно в те самые «природоохранные» 1960–1970-е годы.

Животные в конституциях XXI века: ползем к благополучию? #

Выше мы уже немного затронули новое тысячелетие, рассуждая о нетривиальных подходах к охране природы в целом или отдельных ее объектов. Но в контексте проблематики данной статьи период с 2000 г. характеризуется не только и не столько этим явлением.

Именно в этот период научные данные о способности разных видов животных к психическим переживаниям, сложным эмоциям, сознательной деятельности и др. позволяют прочертить (сначала в рамках соответствующих наук, а затем и в юриспруденции), пусть и временно, новую линию демаркации, отграничивающую виды, интересы которых человечество готово учитывать и защищать, от тех, чьими интересами оно готово пренебречь. Для юриспруденции это прежде всего означает появление в законодательстве определений таких понятий, как «животное» (и отдельных его категорий — «домашнее», «служебное», «лабораторное» и др.), а также понятий «жестокость» («жестокое обращение»), «чувствительность» («способность испытывать эмоции», «способность страдать»), «ответственное обращение», «сознание» и др.

Чаще всего законодательная защита предоставляется позвоночным животным, в некоторых странах — рыбам, почти никогда — моллюскам или насекомым — они просто не упоминаются в определении «животного» для целей законодательства о благополучии животных. Во многих странах законодательная защита не распространяется на лабораторных животных, а дикие и сельскохозяйственные остаются в предметном поле прежнего регулирования (соответственно, лесного/водного/природоохранного и сельскохозяйственного), продолжающего развиваться без учета современных представлений о благополучии животных.

Все эти процессы, безусловно, затрагивают и конституции, хотя обычно с некоторым опозданием и почти без поражающих воображение решений. Несмотря на горячее желание зоозащитного сообщества, конституционные положения о животных 2000-2020-х гг. ограничиваются скромными утверждениями о необходимости защиты животных и распределении полномочий по этой защите между органами государственной власти, не демонстрируя принципиально новаторских идей.

Новых конституций, которые бы содержали запрет жестокого обращения с животными, с конца прошлого века не появилось. То есть идея защиты животных от такого обращения через включение соответствующего запрета в состав системообразующих (конституционных) государственных ценностей пока для большинства государств не выглядит ни необходимой, ни, возможно, уместной.

Нет в конституционном праве и свежих примеров норм о благополучии животных, хотя сама идея их благополучия за время, прошедшее с момента публикации отчета Брамбелла в 1965 г.⁴¹, заметно углубилась и развилась. Тем не менее, на сегодняшний день основной уровень регулирования вопросов, связанных с благополучием животных и их защитой от жестокости — уровень специального законодательства. Как правило, это законы об ответственном обращении с животными (в некоторых странах — «о защите животных», «о благополучии животных» и др.).

Сегодня, наверное, уже никто не будет спорить с тем, что закрепление подобных положений в конституции существенно повышает их значимость, а, следовательно, улучшает и судебные перспективы по делам, связанным с обеспечением благополучия животных и защитой их от жестокого обращения — особенно в правопорядках, где эффективность обеспечения соблюдения законодательства низка. Однако до сих пор продолжаются дискуссии о том, насколько в принципе приемлем этот метод решения проблем эффективности контрольно-надзорной и/или судебной систем. Невозможно переносить в конституцию все, что не обеспечивается ввиду слабости системы enforcement’а. Конституции имеют совершенно иное назначение и смысл.

Кроме того, внедрение в конституционную ткань защитных норм о животных обостряет конкуренцию конституционных норм по вопросам, где интересы людей оказываются в противоречии с защищаемыми конституцией интересами животных. Даже там, где в конституции прямо оговорен примат прав человека, однако не ясно, соответствует ли такое положение дел духу проводимых реформ. Да и чисто технически внесение в конституцию столь инновационной нормы создает необходимость пересмотра всей системы нормативных актов нижних уровней, затрагиваемых такой новеллой, во избежание конфликтов и патовых ситуаций, в том числе и благодаря изменению процедур. В каких-то случаях и по отдельным вопросам эта задача может решаться судами, но в целом такой пересмотр — долгий, трудный и очень недешевый процесс.

Нельзя не заметить и то, что новые конституционные нормы о животных, реализуясь в основном через «охранительные» формулировки, продолжают традиции патернализма, объективизации и апроприации, заимствованные у «природоохранных» норм. В XXI веке животные все еще не имеют своего голоса в демократических процедурах принятия даже самых прогрессивных конституций⁴², еще ждут своих суфражисток, способных добыть для них волшебную формулу представительства в законотворческом процессе.

Из всего вышесказанного можно заключить, что конституционные нормы о благополучии животных не столько задают его как основополагающую ценность для отдельного государства, чтобы затем имплементировать ее в национальное законодательство и практику, сколько признают и юридически опосредуют факт проявления его в этом качестве, факт его принятия народом, а часто и международным сообществом.

Тварь дрожащая, с правами и без #

Несколько слов хочется сказать и про неутихающие попытки записать в конституции «права животных» — по образу и подобию прав человека. Безусловно, записать можно все. Да и история знает примеры приобретения правосубъектности теми, о ком недавно в этом контексте странно было подумать. Подобный путь проделали иностранцы и работники, женщины и дети, люди разного цвета кожи, инвалиды и проч. Однако всех их роднит друг с другом одно: они люди.

О людях мы можем судить достаточно достоверно и уж во всяком случае не опасаясь искажений, вызванных видовой апроприацией (при том, что риск других искажений, ввиду других оснований апроприации, безусловно, сохраняется). К сожалению, мы не можем сказать то же самое, если речь идет о животных. Поэтому необходима очень аккуратная конструкция, чтобы животные могли… нет, не получить права в их полном юридическом смысле, но получить защиту своих интересов через имеющиеся и доказавшие свою эффективность институты.

Неслучайно разработчики поправок законодательства о животных пробуют использовать термин «опекун» наряду с терминами «владелец», «собственник»⁴³ — там, где невозможно полноценное и адекватное представительство, опекунство может быть не самым плохим решением. Впрочем, дальше терминологии эта идея пока в законодательстве не продвинулась. Что неудивительно, учитывая ее в большей степени «образовательные»⁴⁴ цели — популяризировать восприятие животных как живых, чувствующих существ со своими интересами, уйти от объективизации и тем самым повлиять на снижение уровня жестокости к ним.

Кроме того, с требованиями дать животным права чаще всего (если не в подавляющем большинстве случаев) выступают… не юристы⁴⁵. В мире существует немало философов и иных более или менее далеких от права специалистов, по какой-то причине сосредоточивших свое внимание на животных. У философов для таких требований есть вполне весомые основания: философское представление о правах, положенное в основу современной конструкции прав человека. Однако толкование таких понятий, как «права», «субъектность» и др. в разных областях существенно отличается. Поэтому сам факт укорененности юридических терминов в их философских прообразах, увы, не означает совпадения и не обусловливает понимания производных конструкций без дополнительных пояснений. Не удивительно, что классические юристы часто, если и понимают, то не могут согласиться с этим достаточно абсурдным для них требованием.

Из таких разночтений в основном и происходит раскол⁴⁶. Хотя могла бы происходить синергия и обогащение позиций всех сторон — так, чтобы актуальные идеи из философии оперативнее проникали в правовой дискурс, побуждая юристов искать новые подходы в своей области — так, как это уже давно происходит с данными социологии или, скажем, биологии.

Так или иначе, представляется, что серьезная дискуссия о «правах» без участия юристов вряд ли возможна. Во всяком случае, ее результаты будут иметь куда меньше шансов на изменение формальных правил поведения, закрепленных в юридических актах.

Немного классификации #

Как можно видеть из вышеизложенного, конституционные нормы можно классифицировать не только по уровню источника и функции, которую их упоминание в конституции призвано выполнять — как это сделано проф. Оливьером Ле Бо⁴⁷. Само собой напрашивается разделение конституционных норм о животных в зависимости от задач, решаемых их упоминанием. Таким образом, можно разделить эти нормы на следующие четыре категории:

1. «символические» — упоминающие животных лишь по форме, в связи с их включенностью в формальную государственную символику;
2. «инструментальные» — нормы, описывающие условия использования животных при полном игнорировании как их возможных коллективных и индивидуальных интересов, так и моральной ценности, носителями которой они являются, и совершенно никак не учитывающие возможное наличие у них своего «голоса» в демократических процессах;
3. «охранительные» — патерналистские, как правило, «природоохранные» нормы, прямо или, чаще, косвенно предписывающие защищать животных в интересах человека, природы и популяции, но без учета индивидуальных интересов, моральной ценности и «голоса» конкретного животного;
4. «велферистские» — ориентированные на учет всего вышеперечисленного (кроме голоса), исходя из ограничений современного научного знания о животных.

В идеале здесь видится еще и пятая категория — демократических положений, разработанных с учетом достоверной информации о коллективных и индивидуальных интересах животного, его «голоса». Однако пока это больше фантастика.

А что же Россия? #

Российская конституционная норма о животных (п. «е.5» ч. 1 ст. 114)⁴⁸, принятая в пакете поправок 2020 года, безусловно, изложена патерналистским слогом, но в данном случае это ее наименьшая проблема (тем более, что мир в целом также пока не отказался от патерналистского ракурса). В процессе обсуждения ей почти не досталось внимания специалистов (что неудивительно, учитывая значимость и резонанс «политической» части новелл), и это явно не пошло ей на пользу. Впрочем, сложно требовать содержательности и эффективности от нормы, главным, если не единственным, назначением которой было стать ширмой, скрывающей от менее информированной аудитории несвежее исподнее тех поправок. Кто, в самом деле, будет против защиты зверюшек?

Так поправка «о животных» оказалась на обочине всех дискуссий. Аналитики критиковали политические изменения, широкая аудитория предпочла сосредоточиться на вопросах зарплат и пенсий. Заметили ее, похоже, одни зоозащитники.

Подобно индийским конституционным поправкам 1976 г., ст. 114 российской конституции также не обязывает правительство делать что-то конкретное для реализации отнесенной к его компетенции задачи по «формированию в обществе ответственного отношения к животным». Да, в ней упоминаются «меры, направленные на», но нигде более не говорится о том, как эти меры будут выглядеть: предполагают ли они разработку соответствующего законодательства или государственную программу, будет ли правительство отвечать только за разработку или также за реализацию, а может и за контроль, и др. Формулировка статьи отчаянно напоминает советские отписки в ответ на жалобы: «Меры приняты». И что вы тут стоите, гражданин? Проходите, не задерживайтесь.

Но даже если Правительство РФ действительно решило бы заняться «осуществлением мер, направленных на формирование в обществе» названного отношения, в конечном счете вину за его несформированность всегда можно было бы свалить на «общество»: извольте видеть, вот мы принимали меры, и меры были направлены на формирование… а оно бац — и не сформировалось. Такое некачественное общество нам досталось, невозможно работать, прямо беда.

Нет и ясности с использованным в новелле термином «ответственное отношение к животным», которое должно сформироваться у общества в результате… нет, не принятия правительством мер, а их «направления на». Формально термин «ответственное отношение к животным» не определен, хотя и мог бы быть истолкован на основании положений Федерального закона № 498-ФЗ «Об ответственном обращении с животными…». Мог бы, но стоит ли оно тех усилий? И как можно назвать нормотворческую технику, порождающую такие задачи?

В 498-ФЗ фигурируют два компонента, пригодных для расшифровки новой конституционной нормы: (а) «обращение с животными» (предположительно — «ответственное», исходя из названия закона) ⁴⁹; и (б) «отношение к животным» ⁵⁰. В свою очередь, из всех упоминаний термина «отношение» в Законе для интерпретации конституционной новеллы подойдут лишь три: (1) подп. 3 п. 1 ст. 17: «гуманное отношение к животным без владельцев» как одна из целей деятельности по обращению с животными без владельцев; (2) п. 1 ст. 4 «отношение к животным как к существам, способным испытывать эмоции и физические страдания» (по сути, признание их способности чувствовать — sentience) и п. 3 ст. 4 «воспитание у населения нравственного и гуманного отношения к животным» — как два из четырех «нравственных принципов и принципов гуманности», на которых согласно ст. 4 основывается «обращение с животными».

Итак, задачка со звездочкой — что же предполагалось сформировать и за чей счет?

Можно даже не пробовать разобраться в этом компоте произвольно составленных терминов — хозяйка кинула в воду все, что нашла. Как ни анализируй эти терминологические комбинации, вывод будет один: конституция не добавляет к нормам 498-ФЗ ничего существенного: закон итак требует от «обращающихся с животными», чтобы их действия по обращению, среди прочего, воспитывали (что видится несколько более человечным процессом, чем конституционное «формировали») «нравственное и гуманное отношение», по смыслу закона понимаемое как компонент «ответственного обращения». То есть обращающиеся сами и обращаются с животными, и сами воспитываются, и еще население воспитывают. На все это согласно п. «е.5» ч. 1 ст. 114 конституции с отеческой строгостью взирает правительство, готовое в любой момент направить меры на формирование того, что не воспиталось.

Одно из редких содержательных отличий норм конституции и 498-ФЗ — в том, что по конституции объектом «формирования» выступает «общество» (субстанция без явной территориальной, — а при буквальном прочтении данной конституционной нормы — и государственной принадлежности), тогда как по закону объектом «воспитания» является «население» (общность, традиционно определяемую в национальном и международном праве через территориальную привязку⁵¹). Хотел ли тем самым законодатель расширить целевую аудиторию «формирующих» правительственных мер относительно указанных в законе воспитательных? Имел ли ввиду взаимодействие правительства с гражданским обществом в случаях, когда обращающиеся с животными не слишком эффективно воспитывают население и самовоспитываются? Вопросы, пожалуй, риторические.

Заметим к слову, что, в отличие от многих других конституций (включая и конституцию СССР 1977 г.), российская новелла не несет даже природоохранной (а с нею — и охранной для животных) функции, не говоря уже о том, чтобы распределять полномочия по ее внедрению в жизнь.

Да и сама характеристика мер как «направленных на» сдувает с Правительства последние перышки ответственности за какой-либо результат. Меры были? Были. Мы их направляли на? Направляли. На этом указание п. «е.5» ч. 1 ст. 114 можно считать выполненным.

Конечно, это лучше, чем ничего. Моральное удовлетворение тоже что-нибудь значит. В конце концов, мы затащили тему животных на конституционный уровень, а это немало. С этой точки будет легче двигаться вперед, исправляя существующую норму, а не пробивая внесение новой.

Однако, ввиду отсутствия в п. «е.5» ч. 1 ст. 114 сразу и внутреннего содержания, и оснований для хотя бы минимального эффекта, некоторые специалисты вообще исключили бы ее из анализа конституционных положений о животных. Проф. Ле Бо⁵², например, считает, что в подобных случаях конституция «only evoke animals but do not protect them for themselves». И хотя приводимые им примеры мало похожи на российскую конституционную норму, может он просто не знал, что «так можно», что подобная норма вообще может оказаться в составе основного закона государства.

Список литературы #

1. Berg P., Baltimore D., Brenner S., Roblin R. O., Singer M. F. Summary statement of the Asilomar conference on recombinant DNA molecules // Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America. 1975. 72 (6). P. 1981–1984. DOI: 10.1073/pnas.72.6.1981.

2. Blattner Ch. E. Comparative vantage points of extraterritorial animal law // Protecting animals within and across borders: Extraterritorial jurisdiction and the challenges of globalization. 2019. P. 319–364. DOI: 10.1093/oso/9780190948313.003.0010.

3. Brambell F. W. R. Report of the Technical Committee to Enquire into the Welfare of Animals kept under Intensive Livestock Husbandry Systems. London, 1967. URL: https://edepot.wur.nl/134379. Дата обращения: 02.02.2025.

4. Bull A. T., Holt G., Lilly M. D. Biotechnology: international trends and perspectives. Organisation for Economic Co-operation and Development, 1982.

5. Clayton S. Environmental identity // Identity and the natural environment: The psychological significance of nature / eds. Clayton S., Opotow S. MIT Press, 2003. P. 45–65.

6. Darpö J. Can nature get it right? A study on the rights of nature in the European context. European Union, 2021. URL: https://tinyurl.com/263gu7ll. Дата обращения: 11.02.2025.

7. Ecuador first to grant nature constitutional rights // Capitalism. Nature. Socialism. 2009. 19(4). P. 131–133. DOI: 10.1080/10455750802575828.

8. Farm Animal Welfare Council. December 5, 1979. URL: https://tinyurl.com/22hmdcbf. Дата обращения: 15.01.2025.

9. Hankin S.J. Not a living room sofa: Changing the legal status of companion animals // Rutger’s Journal of Law & Public Policy. 2007. 4(2). P. 314-410. URL: https://tinyurl.com/248rrx6k. Дата обращения: 12.02.2025.

10. Hayward M.W., Scanlon R.J., et al. Reintroducing rewilding to restoration — Rejecting the search for novelty // Biological Conservation. 2019. 233. P. 255–259. DOI: 10.1016/j.biocon.2019.03.011.

11. Hogan M. Standing for non-human animals: Developing a guardianship model from dissents in Sierra Club v. Morton // California Law Review. 2007. 95(2). P. 513–534. URL: https://www.jstor.org/stable/20439100. Дата обращения: 12.02.2025.

12. Ingold T. From trust to domination: An alternative history of human-animal relations // Animals and human society / eds. Manning A., Serpell J. Routledge, 1994. P. 61–76.

13. Kempers E.B., Epstein Y. Animals in constitutional law — Symposium introduction // IACL-AIDC Blog. International Association of Constitutional Law | l’Association Internationale de Droit Constitutionnel, 13.02.2024. URL: https://tinyurl.com/2djppolt. Дата обращения: 25.12.2024.

14. Le Bot O. Constitutional animal law. Independently published, 2013. P. 11–12; Eisen J. Animals in the constitutional state // International Journal of Constitutional Law. 2017. 15(4). P. 909–954. DOI: 10.1093/icon/mox088.

15. Le Bot O. Is it useful to have an animal protection in the constitution? // US-China Law Review. 2018. 15(1). P. 54–59. DOI: 10.17265/1548-6605/2018.01.004.

16. Lovvorn J.R. Animal law in action: The law, public perception, and the limits of animal rights theory as a basis for legal reform // Animal Law Review. 2006. 12(2). P. 133–149. URL: https://lawcommons.lclark.edu/alr/vol12/iss2/2/. Дата обращения: 12.02.2025.

17. Muñoz L. Bolivia’s Mother Earth laws: Is the ecocentric legislation misleading? // ReVista. Harvard Review of Latin America. 06.02.2023. URL: https://tinyurl.com/255kftku. Дата обращения 03.02.2025.

18. Mutillod C., Buisson É., et al. Ecological restoration and rewilding: two approaches with complementary goals? // Biological Reviews. 2024. 99. P. 820–836. DOI: 10.1111/brv.13046.

19. Neumann J.M. The Universal Declaration of Animal Rights or the creation of a new equilibrium between species // Animal Law Review. 2012. 19(1). P. 91–109. URL: https://lawcommons.lclark.edu/alr/vol19/iss1/5/. Дата обращения: 12.02.2025.

20. Peters A., de Hemptinne J., Kolb R. (eds.) Animals in the international law of armed conflict. Cambridge University Press, 2022. P. 109–128; Stilt K. Rights of nature, rights of animals // Harvard Law Review. 2021. 134. P. 276–285. ULR: https://tinyurl.com/229up7or. Дата обращения 15.01.2025.

21. Peters A., Stucki S., Boscardin L. The Animal Turn — What is it and why now? // Verfassungsblog, 14.04.2014. URL: https://tinyurl.com/2yjhsmpc. Дата обращения: 02.02.2025.

22. Pettorelli N., Bullok J.M. Restore or rewild? Implementing complementary approaches to bend the curve on biodiversity loss // Ecological Solutions and Evidence. 2023. 4. P. e12244. DOI: 10.1002/2688-8319.12244.

23. Platvoet V. Growth from common ground: Animal welfare in wild animal law // Journal of International Wildlife Law & Policy. 2025. P. 1–25. DOI: 10.1080/13880292.2024.2441614.

24. Recommendations. Intergovernmental conference of experts on the scientific basis for rational use and conservation of the resources of the biosphere. UNESCO. Paris, 4–13 September 1968. Education Resources Information Center (ERIC), Institute of Educational Sciences, U.S. Department of Education. URL: https://files.eric.ed.gov/fulltext/ED047952.pdf. Дата обращения: 11.01.2025.

25. Ritvo H. On the Animal Turn // Daedalus. 2007. 136(4). P. 118–122. DOI: 10.1162/daed.2007.136.4.118. Дата обращения: 05.01.2025.

26. Rodd R. Animals as part of the environment // Biology, Ethics, and Animals. Clarendon Paperbacks, 1992. P. 105–122. DOI: 10.1093/acprof:oso/9780198240525.003.0005.

27. Safety evaluation of foods derived by modern biotechnology: Concepts and principles. Organisation for Economic Co-Operation and Development (OECD), 1993.

28. Seymour G. Animals and the law: Towards a guardianship model // Alternative Law Journal. 2004. 29(4). P. 183–187. DOI: 10.1177/1037969X04029004.

29. Tóth Z. J. (ed.) Constitutional and legal protection of state and national symbols in Central Europe. Miskolc–Budapest, Central European Academic Publishing, 2022. DOI: 10.54237/profnet.2022.jeszcpefg.

30. Vetter S., Ózsvári L., Boros A. Protection of animals in the constitutions of the European countries // Pro Publico Bono — Magyar Közigazgatás. 2020. 1. P. 170–189. DOI: 10.32575/ppb.2020.1.9.

31. Webster J. Animal welfare: Freedoms, dominions and “A Life Worth Living” // Animals (Basel). 2016. 6(35). P. 1–6. DOI: 10.3390/ani6060035.

32. Wold C.C., Thompson P.B. Animal ethics and animal constitutionalism // Politics and Animals. 2018. 4(1). P. 1–7. DOI: 10.2752/204118618X15160389307994.

33. Whittenmore M.E. Comment. The problem of enforcing Nature’s rights under Ecuador’s Constitution: Why the 2008 environmental amendments have no bite // Pacific Rim Law & Policy Journal. 2011. 20(3). P. 659–691. ULR: https://digitalcommons.law.uw.edu/wilj/vol20/iss3/8. Дата обращения: 14.01.2025.

34. Абашидзе А.Х. Население и международное право // Международное право: Учебник / Отв. ред.: В. И. Кузнецов, Б. Р. Тузмухаммедов. М.: ИНФРА-М, 2010. С. 227–228.

35. Ау Т. И. Общество как объект конституционно-правового регулирования: критерии и функции // Конституционное и муниципальное право. 2021. № 1. С. 36–40.

36. Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. А. М. Прохоров. М.: Большая Российская энциклопедия; СПб.: Норинт, 2000.

37. Докторова А. Т. Народ и население как субъекты властеотношений // Конституционное и муниципальное право. 2018. № 4. С. 3–6.

Нормативные правовые акты #

1. An Act against Plowing by the tayle, and pulling the wool off living sheep, 1635. Chapter XV. Statutes passed in the Parliaments held in Ireland. Vol. 1. Dublin: George Grierson, 1794: 301. URL: https://books.google.si/books?id=VYRRAAAAYAAJ. Дата обращения: 07.01.2025.

2. Berkeley Municipal Code. General Code. URL: https://berkeley.municipal.codes/BMC/10.04. Дата обращения: 12.02.2025.

3. Botschaft des Bundesrates an die Bundesversammlung über das Ergebnis der Volksabstimmung vom 27. Mai 1962 betreffend den Bundesbeschluss über die Ergänzung der Bundesverfassung durch einen Artikel 24sexies betreffend den Natur- und Heimatschutz (15.06.1962). BBl 1962 I 1456. Plattform zur Veröffentlichung des Bundesrechts (Fedlex). URL: https://www.fedlex.admin.ch/eli/fga/1962/1_1456__/de. Дата обращения: 12.01.2025.

4. Botschaft des Bundesrates an die Bundesversammlung, betreffend die eidgenössische Volksabstimmung vom 20. August 1893 (13.10.1893). BBl 1893 IV 399. Schweizerisches Bundesarchiv Online-Amtsdruckschriften. URL: https://tinyurl.com/25o936kp. Дата обращения: 18.01.2025.

5. Bundesbeschluss über eine neue Bundesverfassung vom 18. Dezember 1998. AS 1999 2556. Die Publikationsplattform des Bundesrechts. URL: https://www.fedlex.admin.ch/eli/oc/1999/404/de. Дата обращения: 13.01.2025.

6. Constitución de la Nación Argentina de 1853. InfoLEG. Información Legislativa y Documental, Dirección Nacional del Sistema Argentino de Información Jurídica del Ministerio de Justicia de la Nación. URL: https://www.infoleg.gob.ar/?page_id=3873. Дата обращения: 12.02.2025.

7. Constitución de la República del Ecuador Actualizado a: martes, 11 de febrero de 2025. LEXIS: un referente en búsquedas legales en Ecuador. URL: https://www.lexis.com.ec/biblioteca/constitucion-republica-ecuador. Дата обращения 10.02.2025.

8. Constituição de 1988 — Publicação Original. Câmara dos Deputados. URL: https://tinyurl.com/sp2ttn6. Дата обращения: 12.01.2025.

9. Constitution (Forty-second Amendment) Act, 1976, s. 10, 11. URL: https://tinyurl.com/23v5gpn9. Дата обращения: 12.01.2025.

10. Constitution of India, 1949. Правовая поисковая система Indian Kanoon. URL: https://indiankanoon.org/doc/15096463/. Дата обращения: 12.01.2025.

11. Constitution of Nepal, 1962. ConstitutionNet project — International IDEA’s Constitution-Building Programme (Hague, Netherlands). URL: https://tinyurl.com/2dnqvndr. Дата обращения: 12.01.2025.

12. Costituzione della Repubblica Italiana (gu serie generale n.298 del 27-12-1947). Gazzetta Ufficiale della Repubblica Italiana. URL: https://tinyurl.com/2yyrl7x3. Дата обращения: 03.02.2025.

13. De derechos de la madre tierra. Ley nº 071 de 21 de diciembre de 2010. Ministerio de Planificación del Desarrollo. URL: https://tinyurl.com/28tuo4p4. Дата обращения: 15.01.2025.

14. Lege Nr. 231, 20.07.2006 privind identificarea şi înregistrarea animalelor. Registrul de stat al actelor juridice al Republicii Moldova. URL: https://tinyurl.com/2cjy8gy3. Дата обращения: 12.02.2025.

15. Lietuvos Respublikos gyvūnų globos, laikymo ir naudojimo įstatymo pakeitimo įstatymas, 03.10.2012 Nr. XI-2271. eSeimas. Lietuvos Respublikos Seimas. URL: https://tinyurl.com/2bljr2mm. Дата обращения: 12.02.205.

16. Section 4-19-2. Rhode Island General Laws, 2023. JUSTIA U.S. Law. URL: https://tinyurl.com/29sp4qs4. Дата обращения: 12.02.2025.

17. Statuti organik i shqipërisë, 1914. LiCoDU project — Consorzio interuniversitario di siti (COIS, Inter-University Consortium for sites). URL: https://licodu.cois.it/?p=370. Дата обращения: 25.01.2025.

18. Te Urewera Act 2014. New Zealand Legislation. URL: https://tinyurl.com/2c8s8poj. Дата обращения: 11.02.2025.

19. Ustava Republike Slovenije (URS). Uradni list RS, št. 33/91-I. URL: https://pisrs.si/pregledPredpisa?id=USTA1. Дата обращения: 23.12.2024.

20. Zakon o zaščiti živali št. 001-22-160/99, 26.11.1999. Uradni list RS, št. 98/1999. URL: https://tinyurl.com/28zmca9d. 12.02.2025.

21. Zakon o zaščiti živali št. 510-05/13-3/2, 24.04.2013. Uradni list RS, št. 38/13. URL: https://pisrs.si/pregledPredpisa?id=ZAKO1353. 12.02.2025.

22. Артiкулъ воiнскiи купно съ процесомъ надлежащїи судящїмъ. Спб, 26.04.1715. С. 65. URL: https://tinyurl.com/22ndo4vr. Дата обращения: 05.01.2025.

23. Конституция (Основной закон) СССР (утверждена постановлением Чрезвычайного VIII Съезда Советов Союза Советских Социалистических Республик от 5 декабря 1936 г.). СПС Гарант. URL: https://tinyurl.com/24574xbt. Дата обращения: 12.02.2025.

24. Конституция Российской Федерации (принята всенародным голосованием 12.12.1993 с изменениями, одобренными в ходе общероссийского голосования 01.07.2020). URL: https://www.garant.ru/doc/constitution/. Дата обращения: 11.02.2025.

25. Конституция СССР 1977 г. (исходная редакция). СПС ГАРАНТ. URL: https://tinyurl.com/26fve9rm. Дата обращения: 11.01.2025.

26. Федеральный закон от 27.12.2018 № 498-ФЗ (ред. от 08.08.2024) «Об ответственном обращении с животными и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».

DOI: 10.55167/dd03090c9512